Восточное крыло.
Госпожа Чжу сидела на постели, придерживая висок, глаза были пустыми и тусклыми. Перед ней, будто в тумане, вновь и вновь всплывала утренняя сцена проводов: её сын — стройный, в сверкающих доспехах — с почтением прощается со своей бабкой, склоняет голову, произносит слова уважения, почти благоговения.
А потом… всего несколько слов ей — матери. “Не тревожься, всё будет хорошо.” Коротко, буднично. Как будто между ними нет ничего — ни общего прошлого, ни материнского страха, ни боли.
Что ж, она привыкла. За двадцать лет она давно поняла, какое место занимает та старая женщина в сердце её сына, и уже не надеялась с ней тягаться.
Но вот что жгло: перед самым отъездом, когда он обернулся в последний раз — его взгляд… он не искал её. Он искал её — эту девчонку из дома Цяо. И нашёл.
Как он на неё смотрел… Этот взгляд пронзал госпожу Чжу глубоко, до самой чёрствой сердцевины. Там, где жила обида. Там, где копился гнев.
Она боялась — боялась отпустить в себе раздражение на старую госпожу Сюй. Но на невестку — на ту, что по всем меркам должна быть ниже, не смеет смотреть сверху вниз — она сдерживаться не собиралась.
Дочь врага. И она тоже? Тоже смеет в его глазах стать выше меня?
Госпожа Чжу, чем дольше думала, тем сильнее злилась. Голова стучала, в груди жгло — боль будто перекатывалась из висков к сердцу.
Позади раздались лёгкие шаги. Она обернулась — вошла тётушка Цзян.
Тётушка Цзян принесла чашу свежего отвара из снежной лягушки[1]. Госпожа Чжу сделала всего два глотка, после чего с отвращением поставила чашу в сторону.
— Госпожа, вы эти дни и впрямь измотались, — мягко увещевала тётушка Цзян. — А снежная лягушка укрепляет дух, успокаивает сердце. Выпейте ещё немного.
Чжу отмахнулась, оттолкнула блюдо:
— Не лезет. Стоит только увидеть, как эта Цяо строит из себя покорную, у меня сразу всё внутри сжимается. Тошно.
Тётушка Цзян тяжело вздохнула:
— Как я вас понимаю. Не знаю, что она там нашептала старой госпоже, но теперь та и смотреть больше ни на кого не желает. Вчера из кладовой приходила тётушка Ши — жаловалась: вроде бы Цяо ещё не сняла с неё звание распорядительницы, а уже поставила кого-то другого вести учёт. Всего за несколько дней начала перебирать ваших людей. Что будет через месяц? Боюсь, и вам места не останется.
Слова попали точно в больное. У госпожи Чжу перехватило дыхание, сердце заходилось тяжёлым, неровным стуком. Лицо побелело.
— У неё за спиной старая слепая… — выдохнула она через силу. — Что я могу с этим поделать?
Тётушка Цзян оглянулась на дверь, затем наклонилась ближе и заговорила вполголоса:
— Госпожа… несколько дней назад я, как вы и велели, наведалась к Чжэн Шу. Тогда, вернувшись, не решилась рассказать всё. Побоялась ранить вас… расстроить.
— Что за слова? — насторожилась Чжу. — Говори! Немедленно.
Тётушка Цзян тяжело вздохнула:
— Когда Чжэн Шу вернулась домой, её тётка, напуганная давлением со стороны старой госпожи, в спешке выдала её за кого попало. Муж — грубый, без ласки, без понимания. Теперь у неё жизнь… не жизнь. Когда я её увидела, она только и делала, что плакала. Не могла остановиться. Я тогда, вернувшись, подумала — не смогу вам это передать… побоялась разбередить сердце.
На лице госпожи Чжу отразилась боль — настоящая, материнская.
— Это я сгубила племянницу… — прошептала она, сжав подол платья.
— Какое сгубила? — мягко возразила тётушка Цзян. — Она и сейчас, при всём, что с ней случилось, о вас говорит с благодарностью. Только…
Она на миг запнулась. Затем, сдвинув брови и губами кивнув в сторону западного крыла, продолжила:
— Только вот о той, что теперь живёт в том флигеле… о ней она говорит с ненавистью. С жгучей.
— Как же я не ненавижу её! — сквозь сжатые зубы выдохнула госпожа Чжу. — Только вот… что я могу ей сделать?
Тётушка Цзян взглянула искоса, в её глазах промелькнул неуловимый отблеск:
— Не сказать, что уж совсем ничего. Всё зависит лишь от того… сумеет ли госпожа решиться.
Госпожа Чжу насторожилась:
— Что за способ?
Тётушка Цзян наклонилась ближе, почти коснулась губами её уха:
— У великого шамана есть одна тайная техника. Я слышала: если раздобыть дату рождения и астрологическую карту человека, изготовить по ним фигурку, а затем передать её даосу или великому шаману… при достаточной силе заклятия и ненависти — десять, пятнадцать дней, и человек падёт. Внезапно, без причины, без следа. И самое чудесное — смерть будет казаться естественной, никто ни о чём не догадается…
Госпожа Чжу отшатнулась, побледнев:
— Ты хочешь, чтобы я… убила Цяо?
Тётушка Цзян тут же бросилась на колени:
— Госпожа, пощади! Это я сдуру… сгоряча, глупость молвила! Если вы не желаете — пусть этих слов не было вовсе!
Госпожа Чжу молча махнула рукой:
— Я не сержусь.
Но лицо её оставалось взволнованным. Сердце колотилось. В голове метались мысли — одна злее другой. Та часть в ней, что была задета, унижена и вытеснена, ощущала сладкую логику предложения тётушки Цзян. А другая… боялась. Боялась последствий. Боялась, что, переступив через это, дороги назад уже не будет.
Она тяжело дышала, лицо пылало то алым, то бледнело — в ней шла битва.
Тётушка Цзян, наблюдая за бледным, то заливающимся жаром лицом госпожи, ещё тише проговорила:
— Простите мою дерзость, госпожа, но разве это не так? Дом Цяо изначально — заклятый враг вашей семьи. Сколько крови пролито, сколько душ сгублено… Их нельзя было ни простить, ни забыть. Если сегодня девица Цяо жива — это лишь потому, что вы, великодушная, пощадили её. А она? Она вам отплатила? Нет. Она, затаив высокомерие, шаг за шагом теснит вас, вытесняет… и никто, кроме вас, не способен стерпеть это унижение. Никто, кроме вас, не стерпел бы.
Пальцы госпожи Чжу сжались в кулак — ногти впились в кожу ладони, до боли. Сквозь зубы она прошипела:
— В твоих словах… есть правда. Я всё отступаю, всё молчу — а она?.. Она не остановится, пока не загонит меня в угол!
— Госпожа, — снова зашептала тётушка Цзян, — это ведь не месть. Это… праведное воздаяние. За павших. За вашего мужа. За юного наследника, так и не вступившего в жизнь. Разве не долг матери — воздать за кровь, за утрату?
Госпожа Чжу закрыла глаза — и в груди снова отозвалась та боль, что никогда не проходила: пустота, что осталась после потери мужа, сына, семьи. Она медленно обернулась к тётушке Цзян, голос её дрожал:
— И как… как это устроить, чтобы всё было чисто?
Тётушка Цзян, приблизившись почти вплотную, ответила:
— Говорю откровенно — этот способ… не мой. Его подсказала Чжэн Шу. Если вы согласны, я ещё раз выеду из дома. Мы передадим всё ей — пусть она займётся делом. Тайно. Так, чтобы никто и близко не подумал на вас. Если получится… никто и слова не скажет. И никто не догадается.
Услышав, что это предложение — от Чжэн Шу, госпожа Чжу почувствовала особую близость и согласие. Будто между ними, наконец, установилось безмолвное, крепкое единомыслие. Все сомнения, терзавшие её до того, разом рассеялись. Она больше не колебалась.
— Что ж, хорошо, — тихо кивнула она. — В ближайшие дни подбери удобный момент и поезжай к ней ещё раз. Передай мои слова. Пусть действует осторожно, не оставляет ни малейшего следа. Ни к чему давать врагам повод зацепиться.
Тётушка Цзян низко склонилась:
— Слушаюсь, госпожа.
[1] Отвар из снежной лягушки — это не фантастика и не ошибка, а вполне реальное блюдо из традиционной китайской медицины и кухни. Под «снежной лягушкой» (雪蛤, сюэха) имеется в виду жир из маточного мешка самки лягушки вида Rana chensinensis, обитающей в северных регионах Китая (особенно в провинции Цзилинь).
Вот же ж… Теперь не могу бабские интриги. Я обычно такое перелистываю. А в случае постепенного перевода придётся по принципу «мыши плакали, кололись, но продолжали жрать кактус»
P.S. Спасибо за перевод. Некоторое недовольство поворотом сюжета ни в коей мере не относится к переводчику.