Чуньнян протянула ему пару медяков — символически. Слуга сначала замахал руками, но потом, под её настойчивым взглядом, поклонился ещё раз — и ушёл.
Сяо Цяо велела:
— Заверни в платок. Отнеси управительнице Чжун. Пусть и она согреется.
Служанка вернулась вскоре. На щеках — красные пятна от жара, в руках — тот же платок.
— Управительница Чжун отказалась. Сказала, просила передать благодарность, но… не стоит, госпожа.
Сяо Цяо не настаивала.
Она знала: управительница Чжун такова. Всё, что можно считать «превышением дозволенного» — не примет. Всё, что может сбить грань между «госпожой» и «служанкой» — отвергнет.
Это упрямство — из другой жизни. Старой. Правильной.
— Ладно. Тогда раздайте остальным, — легко сказала Сяо Цяо.
Служанки обрадовались. Оживились. Одна принесла полотенце, другая — деревянную миску. Они сели ближе к жаровне, начали ловко, весело очищать скорлупу с горячих каштанов.
Пальцы быстро двигались, шелестела кожура, между ними перешёптывания — тихие, беззлобные. Смех. Тонкий запах жареного проникал в подол халатов, в волосы, в подкладку воротников.
А за стенами всё ещё падал снег.
Чуньнян отложила пяльцы, вытерла пальцы о подол и, присев рядом с госпожой, стала ловко очищать горячие каштаны.
— Эта управительница Чжун … — начала она, сжав пальцами ещё тёплую скорлупу. — Совсем не подступишься. Ни словом, ни делом. Если уж служанка такая непреклонная — что ж тогда ждать от той самой госпожи Сюй? Или от вашей свекрови? Каково будет там, в Юйяне?..
Она говорила негромко, будто сдерживая волнение. В голосе уже звучала тревога. Она положила на ладонь Сяо Цяо светло-золотистое каштановое ядро, мягкое, ароматное, ещё дымящееся.
Сама вздохнула.
Но Сяо Цяо только усмехнулась.
— Весёлая ты, Чуньнян. Думаешь, меня там живьём съедят? — Она взяла каштан, но не съела, а очистила другой и, прежде чем та успела отвернуться, ловко вложила его Чуньнян в рот. — Ешь. А думать будем потом.
И в этот момент — как треск дерева, как щелчок судьбы — снаружи раздался крик:
— Пожар! Пожар!
Комната будто вздрогнула. Чуньнян вскочила на ноги, распахнула дверь.
За несколько стен от их покоев — в дальнем углу двора — из окон вырывались языки пламени. Дым клубился тяжёлым облаком. Горел, похоже, один из хозяйственных дворов — небольшой, но пламя вырывалось жадно, пожирая воздух.
Из соседнего помещения вышла управительница Чжун, нахмурившись. Служанки столпились у порога. В панике.
— Госпожа! — подбежал запыхавшийся слуга. — Это… это, видимо, кладовая загорелась! Мы сами не поняли как! Боязно, как бы не перекинулось! Просим вас пройти во внутренний зал. Там безопасно!
Пламя росло на глазах.
И небо, и снег, и печеные каштаны — всё вдруг сделалось неважным.
Сяо Цяо поднялась, накинула на плечи накидку, оглянулась на Чуньнян:
— Пошли. Посмотрим, как в эту зиму огонь умудрился родиться.
Чуньнян стремглав кинулась обратно в комнату — выхватила с полки тёплую накидку, ту самую, что она сшила накануне отъезда, с вышитой веткой мэйхуа на подоле, и, задыхаясь, укутала ею госпожу.
Управительница Чжун, холодная, собранная, словно готовилась к этому заранее, уже выходила из другой комнаты, неся с собой плотный узел с ценными вещами. За ней поспешили служанки.
Все двинулись вместе — к главному залу. Вокруг Сяо Цяо — плотным кольцом.
⋯
Во дворе тем временем всё смешалось: огонь бушевал на одном конце, дым заползал в окна, но людей было мало — почти все ушли вместе с Вэй Ляном расчищать горный проход. Весь двор, казалось, остался пуст.
Слуга из почтовой станции вбежал обратно, в панике, почти на коленях:
— Госпожа… прошу… дайте ваших охранников! У нас не хватает рук — огонь перекидывается! Если не потушим сейчас — вся крыша пойдёт!
Но управительница Чжун резко встала, перекрыв ему путь:
— Нет. Каждый отвечает за своё. Эти двое — не ваша обслуга. Они — охрана госпожи. Их задание — жизнь, а не вода.
Он не посмел перечить. Только развёл руками.
⋯
И в этот момент — дверь позади них вздрогнула.
— Бах!
С грохотом она распахнулась, будто выбитая.
В комнату ворвались люди.
Пятеро.
Одеты, как странствующие торговцы. Но в руках — ножи. Глаза — холодные.
Никто ничего не спросил. Они бросились прямо к Сяо Цяо.
⋯
— Защищать госпожу! — крикнула управительница Чжун.
Сама — первая шагнула вперёд. Закрыла собой Сяо Цяо, словно щит.
За ней — Чуньнян, не успев понять, что происходит, но не раздумывая, кинулась следом. Обе — по одну сторону.
А впереди — два солдата.
Молча, резко, без суеты, они выхватили мечи. Встали рядом, плечом к плечу.
Металл сверкнул, заскрежетал.
— Кто вы такие?! — грянул голос управительницы Чжун. — Осмелились поднять руку на жену хоу Вэя?
Ответа не было. Только блеск лезвий — и шаги, приближающиеся к крови.
Сначала был стук копыт. Глухой, будто не по снегу — по сердцу.
Потом — порыв ветра.
И в этот самый миг, когда мечи блеснули, а стража лишь приготовилась к бою, в ворота двора почтовой станции влетела лошадь.
Белая. Словно вырезанная из самой зимы.
Всадник сидел высоко, накинув на плечи плащ из соломы и снегов. Голову скрывал широкий соломенный капюшон. Лица не было видно, только очертания — крепкие, прямые. С каждым движением он рассеивал пространство вокруг себя, как вода расступается перед носом корабля.
Он ворвался в зал, как буря.
Ни секунды колебания. Ни крика.
Пахнуло снегом, потом холодом — потом чем-то живым. Охранники, не успев перехватить лошадь, бросились в стороны. Белая кобыла пересекла зал в один выдох — и остановилась лишь у самого центра, где стояла, замерев, Сяо Цяо.
Она не успела испугаться.
Он подался вперёд, перекинулся через шею лошади — и в следующее мгновение подхватил её. Как будто знал, куда тянуть руку. Как будто делал это уже много раз — в снах, наяву, в другой жизни.
Тёплая ладонь, холодный воздух, и мир пошёл вверх.
Её ноги оторвались от пола.
Чуньнян закричала, управительница Чжун рванулась вперёд — но было поздно.
Всадник развернул лошадь почти на месте, стремительно, будто воздух сам подхватил им копыта, и — вылетел за порог.
Позади раздался крик. Бандиты — те самые, что секунду назад кидались с ножами — резко остановились. Один что-то крикнул, другие замешкались, потом… просто отступили. Словно это не было частью их плана.
И через миг их уже не было.
Как будто растворились в том же вихре, что унёс Сяо Цяо.
⋯
Матушка Чжун, с выбитым дыханием, ссадиной на щеке и рвущейся на запястье тканью, вскочила на ноги. В дверях с нею почти столкнулась Чуньнян — та бежала, спотыкаясь, босая, с растрёпанной косой, с глазами полными ужаса.
На улице — только снег. Следы копыт — глубокие, уходящие прочь.
А вдали…
Одна точка. Белая.
Снежный ком в бегу.
Нет — всадник.
Словно явление.
Словно вихрь.
Словно — Лю Лан[1], тот, о ком слагают легенды: уходит и не оборачивается.
[1] В классической поэзии и народных преданиях 劉郎 — это фигура исчезнувшего возлюбленного, часто встречается в контексте фразы:「劉郎已恨桃花面，怎奈桃花依旧笑春风。」Лю Лан давно оставил лик персика, но персик всё ещё улыбается весне…
