Через несколько дней путешествия госпожа Сюй с Сяо Цяо прибыли в Луну — столицу земель вана Чжуншань.
Чжуншань был основан в эпоху Цзяньу, когда один из сыновей Ханьского императора Гуан У получил в удел земли на севере. Сначала он был удостоен титула гуна в Цинхэ, позже получил титул ван и был переселён в Динчжоу. С тех пор это ванство передавалось из поколения в поколение, и к нынешнему вану Лю Дуаню счёт уже шёл на десятки поколений — более двухсот лет истории.
Как и ваны Ланъя, Цзиинь и другие, Чжуншань некогда символизировал блеск императорской воли и силу рода Лю. Но времена изменились. Хотя формально земли оставались за ванами, а титулы сохранялись, настоящая власть ушла —ваны лишились реальной силы, и многие из них теперь были лишь тенями прежнего величия.
Чжуншань, пожалуй, ещё удерживался лучше других. Земли Динчжоу ныне фактически контролировались Вэй Шао, но двор вана Лю Дуаня всё ещё сохранял своё прежнее положение, доходы, уважение. Это отличало его от многих других родов, которые были вытеснены, обескровлены или вовсе поглощены местными богачами и военными.
Но даже при всём этом, когда повозка въехала в Луну — столицу Чжуншаньского вана, — Сяо Цяо, глянув в окно, увидела, как вдоль улиц всё ещё тянулось одно и то же: серые, потускневшие фасады, облупленные арки, полуразвалившиеся решётки ворот. Всё здесь дышало усталой былью. Будто это был некогда блистательный дом великого рода, откуда давно ушло богатство, и теперь только тусклые, обветшалые следы прежней роскоши напоминали: здесь когда-то звучала музыка, развевались парчовые рукава и чувствовались ароматы.
Чжуншаньский ван Лю Дуань узнал о прибытии госпожи Сюй ещё вчера, и сегодня сам вышел за город встретить её, с почестями проводил до дворца.
По старшинству Лю Дуань был младше госпожи Сюй. А уж если учесть, что существование самого вана теперь напрямую зависело от воли Вэй Шао, то и отношение было соответствующим: почтительное, крайне сдержанное, с подчеркнутым уважением и вниманием. Приём во дворце был полный — церемонии соблюдены до последней детали, угощения тонкие, забота тщательная.
Но госпожа Сюй настояла, чтобы всё было по-простому. Лишь немного отдохнув с дороги и переодевшись в чистое, она сразу же велела готовить визит — повести её к больной госпоже Юань.
Госпожа Юань, ровесница госпожи Сюй, теперь уже доживала последние дни. Она лежала в опочивальне, вся исхудавшая, с тяжёлым дыханием, почти не приходя в сознание. Когда госпожа Сюй подошла к ней и, взяв за руку, позвала её по старому, девичьему имени, та даже не отреагировала. Из её опухших глаз смотрело только тусклое, мутное бессознание — взгляд застывший, почти стеклянный, будто тело оставалось, а душа уже медленно уходила.
Лю Дуань, стоявший сбоку, тихо сказал:
— Матушка начала чахнуть с прошлого года. Сначала ещё узнавала меня, теперь и на мой голос не откликается. Мы пробовали всё: врачей, рецепты, молитвы. Всё тщетно. Вспомнив, какая связь была у неё с госпожой Сюй, я боялся, что не успею… потому и отправил то письмо.
Он замолчал, не договорив, но и так было ясно: сердце его разрывалось, и вину перед умирающей матерью он носил молча, как ношу, которую уже нельзя облегчить.
Госпожа Сюй велела остальным оставить её, а с собой рядом оставила только Сяо Цяо.
Она села у изголовья, взяла хрупкую, почти безжизненную руку госпожи Юань и долго сидела, не отводя взгляда. Затем, словно забыв, что в комнате кто-то ещё есть, начала негромко говорить — не так, как говорят с больным, а как с той, кто слышит и помнит всё.
Сяо Цяо тихо слушала. В словах госпожи Сюй не было ни жалобы, ни горечи — лишь спокойное, светлое течение воспоминаний. Бóльшая часть того, что она рассказывала, касалась юных лет: девичьи будни, шалости, тайные записки, шёпоты на подушках.
Особенно живо она вспоминала, как однажды на праздник Фонарей они с госпожой Юань — тогда ещё девушками — тайком выскользнули из дома, чтобы посмотреть на разноцветные огни в городе, и неожиданно столкнулись с юношей — стройным, в светлом платье, с тонким лицом и ясными глазами. Обе влюбились в тот миг, одновременно — и с тех пор долго ещё дразнили друг друга, вспоминая ту встречу. И в голосе госпожи Сюй в этот момент мелькнуло нечто по-детски лёгкое — тихая радость, едва уловимая.
Но почему-то, чем дольше Сяо Цяо слушала, тем более тягостное чувство накрывало её изнутри.
Как будто эта лёгкость была фантомом — бликом чего-то ушедшего безвозвратно. Как будто это не просто воспоминание о юности, а… прощание с ней. С теми годами, когда сердце ещё могло вспыхивать, как фонарь на весеннем ветру.
Она чувствовала, как подступает странная, глухая тоска — словно что-то сжималось в груди, не давая дышать.
Госпожа Сюй всё ещё говорила — будто не замечая, что госпожа Юань не реагирует ни на слово, ни на прикосновение.
Только когда солнце стало клониться к закату, когда в комнату начали прокрадываться длинные оранжевые тени, она наконец поднялась. Отпустила руку старой подруги, провела пальцами по её одеялу, будто желая запомнить прикосновение.
Когда они вышли, Сяо Цяо заметила: в глазах госпожи Сюй стояли слёзы.
Но ни одна так и не скатилась.
Лю Дуань, вместе с представителями ванского рода, всё это время ждал снаружи, не сходя с места. Увидев, как госпожа Сюй выходит из покоев, он поспешил вперёд и с подчеркнутым уважением пригласил её на устроенный в её честь пир.
Госпожа Сюй не стала отказываться и, взяв с собой Сяо Цяо, направилась в зал.
За пышным столом — начиная с самого Лю Дуаня и до последних из сидевших по рангу — вся знать Чжуншаньского вана старалась не упустить случая выразить своё почтение. Все речи были выверены, тоны низки, лица улыбчивы. Каждый старался угодить, подчеркивая почтение к старшей госпоже Сюй. Даже в адрес Сяо Цяо сыпались комплименты, поданные со всем тактом и блеском придворного этикета.
Госпожа Сюй вела себя как всегда — спокойная, светлая, говорила сдержанно, улыбалась мягко, не выказывая ни усталости, ни досады.
Но когда пир завершился и они вышли в прохладный двор под звёздами, она на секунду замедлила шаг и, глядя в темноту, едва слышно вздохнула:
— Люйский дом властвовал более четырёхсот лет… А ныне дошёл до такого упадка. Всё это — воля неба.
