Он вдохнул чуть глубже — и вдруг понял, как будто этот аромат прошёл сквозь кожу, осел где-то в груди, в животе, ниже. Сердце пропустило удар.
Он поднял глаза.
Сяо Цяо по-прежнему смотрела не на него — вся её тёплая, мягкая нежность была обращена к их дочери. Свет от масляной лампы мягко касался её кожи: щёки — сияли, как утренний нефрит, шея — открытая, тонкая, белая. А ниже… под шёлковой тканью её груди были полны, тугие, упругие. Даже без взгляда он знал — её тело теперь другое, зрелое, тёплое, женское.
Он вспомнил, как ещё днём его взгляд скользнул по ней — мимолётно, но остро. И с тех пор не отпускало ощущение: достаточно прикоснуться — и пальцы запомнят эту полноту, это молчаливое дыхание, эту плоть, полную жизни.
Вэй Шао отвёл глаза, как от жара.
И в этот момент Фэйфэй зашевелилась у него на руках.
Её большие тёмные глаза сосредоточенно разглядывали его лицо — чужое, резкое, непривычное. Потом она потеряла к нему интерес, шмыгнула носиком и прижалась щекой к его груди, и тут же — нахмурилась.
Слишком жёстко. Не как у мамы. Ни аромата, ни тепла, ни мягкости.
Она сморщила губки… и громко, обиженно заплакала.
— У-уаа…
Вэй Шао вздрогнул, будто очнулся. Порыв страсти, затихший в животе, исчез, оставив после себя тепло и смущение. Он торопливо начал укачивать малышку, неуклюже похлопывая её по спинке:
— Эй, тише… тише, маленькая…
Фэйфэй всё громче и обиженнее кричала, а Вэй Шао совсем растерялся. Его плечи напряглись, ладони вспотели, на лбу выступила влага. Всё тело будто налилось жаром — не от желания, а от бессилия.
— Дай мне, — тихо сказала Сяо Цяо.
Он передал ей малышку.
Она прижала дочь к груди, легонько похлопала по спинке. И та — словно вернулась в своё естественное русло — мгновенно утихла, прижалась личиком к её телу, уткнулась носиком, потянулась губами, ища то, что знала по запаху, по теплу, по дыханию.
— Она голодна. Я её покормлю, — шепнула Сяо Цяо.
Она чуть отвернулась, прикрываясь, и в следующую секунду из-под лёгкой ткани выглянула её грудь — полная, тугая, словно налилась светом и жизнью.
Вэй Шао застыл.
Он не смотрел прямо, но всё чувствовал — слышал, как маленькое тельце засопело, как губки впились в кожу, как с гортанным, слабым звуком молоко пошло вглубь. Глоток за глотком, капля за каплей — жизнь, идущая из тела женщины. Грудь не просто кормила — она дарила покой, защиту, суть самой близости.
И в тот момент Вэй Шао вдруг понял.
То, что он сейчас видел, не было простым телесным актом. Это была тайна. Неуязвимая, недосягаемая.
Тело женщины, бывшее когда-то для него лишь местом страсти, теперь оказалось вместилищем жизни. Этот жест — простое кормление — был глубже, сильнее, чем любые клятвы и победы. В нём была та сила, которую он, великий полководец, не мог ни отнять, ни овладеть, ни до конца понять.
Сяо Цяо не говорила ни слова. Она просто сидела, держала на руках их дочь, и в этой тишине перед ним открывалось нечто великое — как если бы он впервые взглянул в лицо самой женской природы.
Фэйфэй, насытившись, прижалась к матери, расслабилась, и, убаюканная этим первозданным теплом, уснула у груди.
А он — стоял рядом, с пересохшим горлом, с гудящей кровью, с новым, почти благоговейным страхом.
Перед ним была женщина.
И мать его ребёнка.
И теперь это значило — больше всего на свете.
Сяо Цяо, нежно прижав дочку к себе, подошла к маленькой кроватке, что стояла у изножья их ложа. Осторожно нагнулась и уложила Фэйфэй, поправила одеяльце, укрыла её с заботой, что бывает только у матерей.
Только она выпрямилась, как Вэй Шао резко развернулся. Не глядя, он шагнул прочь — но в спешке задел ногой низкий курильный пуфик у края ковра. Тот, с глухим стуком, опрокинулся и, грохоча, покатился по полу, словно наводя шум в этой хрупкой тишине.
Сердце у Вэй Шао громыхнуло в груди. Он замер, задержал дыхание. Глаза метнулись к кроватке. Фэйфэй шевельнулась, но не проснулась — её маленькая ручка лишь чуть дёрнулась, и дыхание снова стало ровным.
Он отвернулся.
— Оставайся с Фэйфэй, — голос его был хрипловат, натянут. — Я… только что вспомнил — нужно кое-что сделать в кабинете…
Он снова шагнул к двери.
— Дорогой… вы больше не любите меня?
Его рука уже почти касалась ширмы, когда сзади раздался тихий, чистый, до боли знакомый голос. Такой лёгкий — но в нём пряталось всё: тоска, смелость, уязвимость.
Он не успел ответить.
Сяо Цяо уже подошла.
Её руки обвились вокруг его талии, легко, но уверенно. Она прижалась щекой к его спине — к широкой, крепкой спине, за которой он прятал своё смятение.
Склонила голову и закрыла глаза.
Она ничего не требовала. Только была рядом. Только чувствовала.
Он стоял, как будто сдерживая целую бурю внутри.
Спина Вэй Шао оставалась напряжённой, как натянутая струна.
В комнате повисла странная, почти звенящая тишина. Даже дыхание спящей Фэйфэй в детской кроватке казалось отчётливым и хрупким, словно пульс самой жизни.
Сяо Цяо крепко обнимала его ещё несколько мгновений, прежде чем решительно, но нежно, развернула его к себе лицом.
Он не сопротивлялся. Позволил повернуть себя.
Но сам стоял, словно окаменев: спина прямая, руки — опущены, пальцы — мертво сжаты. Ни одного движения. Ни намёка на ответ.
Сяо Цяо подняла голову. В её глазах стояла влага, мягкий блеск, как дым над водой. Она смотрела прямо на него — без страха, без упрёков, только с болью и любовью.
— Днём, когда я вернулась… — её голос был едва слышен, — я увидела вашего коня у ворот. И тогда в сердце у меня всё запело — я поняла: вы вернулись. Я была счастлива… по-настоящему.
Она на миг замолчала, будто собиралась с духом.
Затем подняла руки, обвила его шею, встала на цыпочки и коснулась его губ — тёплых, сухих, потрескавшихся от долгих ветров и молчания.
Губы её были мягкими, живыми. Она осторожно приоткрыла рот, выдохнула в него дыхание — нежное, как лепесток.
— Дорогой… я люблю вас, — прошептала она.
Слова её были тихими, как ветер в шелковых шторах, но в них была правда. Настоящая.
