Доу Чжао не выдержала — тихий смешок, лёгкий и искренний, сорвался с её губ.
Всё, что сжимало её сердце минуты назад — тревога, грусть, горечь — исчезло. Растворилось в воздухе, будто и не было вовсе.
Она на миг задумалась.
Может… именно этого он и хотел?
Чтобы она не грустила.
Она посмотрела на него пристально, серьёзно — и в ответ увидела в его глазах всё ту же тёплую усмешку. Нежность — ни капли насмешки, просто свет, устремлённый только к ней.
Она медленно потянулась вперёд и поцеловала его — по-настоящему, глубоко. Без спешки, без слов, будто хотела в этом поцелуе растворить всю накопившуюся благодарность и привязанность. Он откликнулся с жаром, не сдерживаясь. Их дыхание сплелось, их губы — нашли свою безмолвную речь.
Но в какой-то момент Доу Чжао отстранилась, немного запыхавшись:
— Мне… не по себе. Подожди немного, ладно?
Сун Мо, уже почти потерявший терпение, только хмыкнул — и, не теряя шутливого тона, взял её за руку и медленно опустил ниже:
— Ну тогда… сделай хоть что-нибудь. Иначе я просто сгорю.
Доу Чжао вспыхнула от макушки до пят.
За две жизни ей не доводилось делать ничего подобного. Это было и нескромно, и стыдно — но… его голос был хрипловатый, тёплый, и в нём не было ни давления, ни грубости — только желание быть ближе.
Он шептал её имя, держал её в объятиях, горячий, как пламя. И когда она, краснея и дрожа, неуверенно подчинилась — его стоны, приглушённые её волосами, обожгли ей шею.
Она спряталась у него на груди, уткнулась лбом, зажмурилась, стараясь не слышать, не видеть, не думать. Но руки сами обнимали его, и сердце било в унисон с его дыханием.
На следующее утро Сун Мо, как ни в чём не бывало, поднялся чуть свет, свежий и довольный, отправился на утреннюю разминку.
А Доу Чжао даже не пошевелилась. Всё тело ломило от усталости, а щёки жгло — не то от стыда, не то от воспоминаний.
— Госпожа… уже час мао, — осторожно, с горящими щеками напомнила Ганьлу.
Обычно в этот час она уже сидела в чайной при павильоне Сянсянь, со спокойным лицом шила что-нибудь благопристойное.
Но сегодня…
Сегодня Доу Чжао даже думать не хотела о том, чтобы идти навстречу свёкру. Или вообще вставать с постели.
— Поставь кого-нибудь поумнее у главных ворот, — лениво бросила Доу Чжао, не вылезая из-под одеяла. — Если кто-то придёт справиться о здоровье гуна, пусть сразу же сообщат мне. А уж в чайную при покоях пойдём, когда сочтём нужным.
Ганьлу аж приоткрыла рот — от неожиданности. Несколько мгновений просто смотрела на госпожу, прежде чем осмелилась возразить:
— Но ведь… старшие кормилицы и управляющие во дворе могут начать судачить…
Если об этом узнают, госпоже ведь сразу навесят ярлык — «нечестивая невестка».
Но Доу Чжао только изогнула бровь, а затем, зевнув, улыбнулась:
— Вот и прекрасно. Передай им мои слова. Пусть треплются. Заодно увидим, кто из них действительно любит таскать слухи по углам.
Ганьлу сильно занервничала, но перечить не посмела. Сделала всё, как сказано.
И — как водится — буря.
В доме гуна начался настоящий гул. Но, подумав о том, что между Доу Чжао и старшей госпожой семьи Сун — не просто натянутость, а открытая подспудная борьба, многие из умудрённых опытом служанок и проницательных старших служанок предпочли… промолчать.
В воздухе повисло глухое, странное, почти тревожное молчание.
— Всё-таки у прислуги в этом доме воспитание получше, — с насмешкой заметила Доу Чжао, прихлёбывая чай. — У нас бы в Чжэндине уже весь двор в плевках утонул от пересудов.
Ганьлу поджала губы, сделала обиженное лицо:
— А мы тут, между прочим, чуть с ума не сошли от страха. А вы — анекдоты рассказываете.
Сусин собиралась замуж.
За последние годы вся её жизнь крутилась вокруг Доу Чжао, и собственных дел она не вела совсем. Ни сундуков, ни украшений, ни простых повседневных мелочей — всё было на потом. Поэтому Доу Чжао поручила Ляо Бифэну подобрать надёжную управляющую, чтобы та сопровождала сестёр Бе — Сусин и Сулань — за покупками и помогла с устройством приданого.
На время же её делами занялись Ганьлу и Сужуань. Они теперь почти не отходили от госпожи — но, увы, обе тоже были на выданье…
Доу Чжао, глядя на это, с грустью подумала: ещё немного — и останется совсем одна.
Она велела Ганьлу достать из своих свадебных сундуков пару новых одеял.
Та, не спрашивая лишнего, принесла два набора: один — с пунцово-красным узором «Феникс, приветствующий солнце», другой — с узором «Сотня птиц, кланяющихся императорскому фениксу», цвета нежной зелени.
— Для сестрицы Сусин? — спросила она с лёгкой улыбкой, складывая их.
Но Доу Чжао только покачала головой:
— Нет. Это для господина наследника.
Ганьлу аж рот приоткрыла.
…
Вечером, когда Сун Мо вернулся и, как всегда, зашёл в комнату, его взгляд сразу упал на пышно убранное ложе. Взгляд стал круглым.
— Ты… ты что, обиделась? — с самым невинным лицом он прищурился и сел рядом, явно пытаясь не рассмеяться.
Наклонился ближе, прошептал ей на ухо:
— А кто это вчера прижимался ко мне и даже во сне не отпускал, а?
Вспоминая прошлую ночь, Доу Чжао не могла не покраснеть — медленно, будто от шеи к скулам поднималось это тёплое пламя. Но голос её был твёрд:
— Или на кан, или в кабинет. Выбирай.
Сун Мо наконец перестал шутить. В его глазах мелькнула тень тревоги, и он сел прямо.
— Шоу Гу, скажи мне честно… Что с тобой?
