Мин И невинно захлопала ресницами, в голосе звенела наигранная наивность:
— Наложница уже принадлежит господину, неужели теперь, в самый разгар пира, ей ещё позволено вернуться домой повидаться с роднёй?
— Ты всегда найдёшь способ, — с нежностью проговорил он, проводя ладонью по её щеке. — Старая тётушка Сюнь и впрямь давно не бывала в Главном поместье. Если всё пройдёт гладко, я позволю вам поехать вместе.
Мин И уловила что-то неладное — её ноздри дрогнули.
В пире, устроенном в кругу членов императорского рода, чужим сановникам места не было. Цзи Боцзай тем более не должен там появляться. Тогда зачем ей туда идти? Более того, он ещё и обещает награду — разрешение на поездку в поместье. Значит, дело тут не простое, а поручение — важное.
Увидев, как в её взгляде мелькнула настороженность, Цзи Боцзай с усмешкой разгладил её волосы у виска:
— Во всём ты хороша, И`эр, вот только уж слишком умна.
Мин И прикусила губу:
— …Аба-ба-ба…
Она глупая. Совсем глупая. Хочет просто остаться дома и спать целыми днями.
Он ласково провёл рукой по её изящной, как струна, спине:
— Я подготовлю тебе самые красивые платья. Они тебе понравятся. Сразу после пира пошлю за тобой повозку. Тебе ничего не придётся делать.
Неужели всё действительно так просто?
Мин И с подозрением взглянула на него, чуть нахмурилась, колеблясь.
Цзи Боцзай усмехнулся с ленцой:
— Пяти золотых слитков хватит в придачу?
— Господин, а когда именно наложница должна отправиться в путь? Только домой навестить родню, или стоит сначала пройтись по пиршеству? — в её голосе зазвенело рвение, словно кошка замахала пушистым хвостом.
Он тихо рассмеялся, в его взгляде мерцала насмешливая ласка:
— Раз уж И`эр желает поглядеть на великосветскую суету — разве я могу мешать?
Всё ясно. Всё по доброй воле. Это она захотела повидать родню. Это она сама пожелала пройтись по пиршеству.
Мин И кивнула, тут же вскочила, полная энтузиазма.
Цзи Боцзай обожал в ней именно это — сообразительность и понимание с полуслова. Ни уговоров, ни лишних слов.
Но поскольку на дворе уже темнело, он не стал перегружать слуг. Дождавшись, пока она выбрала себе наряды и украшения, да ещё и написала письмо с просьбой о визите домой, он просто поднял её на руки и уложил обратно в постель, под балдахин.
Мин И хмурилась с обидой.
Другим девушкам стоит лишь немного пофыркать — и всё, сладкая жизнь. А ей, видите ли, нужно и капризничать, и работать за двоих. Неужели только потому, что она и красива, и мила, и вызывает такую пронзительную нежность?
Впрочем, надо признать, с таким телом, как у Цзи Боцзая, грех жаловаться. Узкая, крепкая талия, податливая сила, ловкие, уверенные движения — каждый его толчок был точен, как удар по струнному луку, вызывая в ней отклик вплоть до самых глубин. Если бы платить за такого мужчину, сумма вышла бы немаленькая. Так что, пожалуй, она вовсе не в убытке.
А сам господин Цзи, в этот момент полностью поглощённый тем, как выгибается под ним её тело, и не догадывался, что его уже мысленно оценили. В его взгляде застыло восхищение: кожа под ладонями была как отполированный нефрит — гладкая, упругая, манящая. Он не сдержался, наклонился и горячо прошептал в изгиб её шеи:
— Будь осторожна. Я не хочу, чтобы ты пострадала.
Он обожал женщин без единого изъяна, как идеальную фарфоровую чашу — тонкую, изящную, совершенную. Стоит появиться царапине — и волшебство исчезает.
Не хочешь, чтобы я пострадала? — Мин И едва не фыркнула. — Так не гони меня в пекло. То приказ даёт, то нежность наигрывает — слова у него все сладкие, как мёд с ядом.
Но вслух она лишь мягко засмеялась, подставляя ему губы:
— Наложница всё понимает, господин.
Пальцы его ласкали её спину, скользили по талии, задевая самые чувствительные точки, а она, словно обожжённая, дрожала в его объятиях. Их тела двигались в изысканном, томительном ритме, как две волны, сливающиеся в едином приливе. В этот краткий, пьянящий миг Цзи Боцзай почти поверил, что мог бы так и прожить — держа её в своих объятиях, в её жаре, в её шелковистой плоти — вечно.
Но лёгкий сквозняк, проскользнувший под балдахин, остудил разгорячённую иллюзию, унося её прочь, как ночной дым.
Женщин в Поднебесной — тысячи и тысячи, но ни одна не может оставаться неизменной, всегда одинаково желанной. Он знал это. Всё, что ему было нужно, — лишь удерживать её рядом, пока она ему мила. Мысль — слишком легка, а жизнь — слишком долга.
На рассвете старая тётушка Сюнь бесшумно приподняла балдахин над ложем.
Цзи Боцзая уже не было — он ушёл ещё до света. Мин И всё ещё дремала: её длинные, чёрные, как воронье крыло, волосы рассыпались по подушке, стекали по краю ложа. Прикрытые веками финиковые глаза чуть приоткрылись — в их полусне ещё плавала ленивая сладость. Белоснежное запястье лениво потянулось и нащупало край одежды тётушки Сюнь, зацепившись, как ребёнок. Шёлковый рукав соскользнул до локтя, обнажая гладкую, трепещущую кожу.
— Дай мне ещё одну палочку благовоний доспать… — прошептала она томным, сонным голосом, капризно уткнувшись лицом в подушку.
Старая тётушка покачала головой, пряча улыбку:
— Сегодня вам нужно примерить и подогнать платье, ещё подать письмо с просьбой о визите в главный двор. Нельзя терять ни времени.
Мин И простонала в ответ — два сонных, капризных вздоха, перекатилась на спину, под шумом одеяла обнажая округлость бёдер. Ещё чуть-чуть — и долгую ночь страсти с Цзи Боцзаем можно было бы считать утренним наваждением. Но тело не лгало — всё в ней ещё горело: следы на коже, сладкая ломота в пояснице, пронзительная пустота внутри.
С усилием поднявшись, она зевнула и поплелась умываться и одеваться.
Стоило ей бросить взгляд на наряды, что приготовил для неё Цзи Боцзай, как вся сонливость слетела, будто и не было.
Юбка из сияющего снежного шёлка с вышивкой в цвете мулян-цин — тот редкий, благородный оттенок синевы, что простолюдины себе позволить не могли. Материя — мягкая, как облако, холодная, как первый снег. А вышивка… такая тонкая, такая затейливая, словно игла вела её по велению самой богини шёлка. Взгляд замирал, дыхание перехватывало.
