Внутри комнаты почти ничего не осталось, стены были голыми, и назвать её чистой язык не повернулся бы. Но выхода не существовало.
Шейка матки раскрылась, и второй период родов оказался мучительно долгим. Когда младенец появился на свет, ночь уже обрушилась на город, а его слабый, запоздалый крик едва можно было назвать настоящим плачем. Такой же безжизненно-слабой выглядела и мать, ожидавшая выхода последа.
Единственная свеча догорала, оставшись крошечным огарком. Мальчик, сидевший рядом, снял свою рубашку и протянул её Цзун Ин:
— Это… это для братика.
Цзун Ин завернула новорождённого и передала ребёнка мальчику. На миг воцарилась тишина, но радости в ней не было.
Снаружи ветер бился о разбитое окно, а издалека доносилась канонада с линии фронта.
Прошло больше получаса, но послед так и не вышел. Цзун Ин держала руки в воздухе. Латексные перчатки были покрыты кровью, она понимала, что ничем не может помочь.
Плацента не отошла полностью, и лишь кровь в мутно-жёлтом свете капала и лилась, не переставая.
Мальчик, прижимая к себе брата, поднял глаза на неё. Цзун Ин плотно сжала губы, не произнося ни слова.
Здесь условия были хуже, чем в любой больнице концессии: её лекарства не подходили, не было марли, не оказалось шприцев, антисептиков, даже чистой воды… Ничего.
Полное бессилие.
Лицо женщины становилось всё бледнее. Холодный пот стекал с висков, давление падало, пульс редел и слабел. Она приоткрыла губы, пытаясь назвать имя, но слова срывались и тонули в бреду.
Мальчик повернулся к ней лицом, и в его глазах заблестели сдерживаемые слёзы. Цзун Ин встретилась с его взглядом. Её накрыла всепоглощающая волна беспомощности.
Она стояла на коленях, кровь уже затопила пол и пропитала тонкую ткань её брюк, липко обволакивая кожу теплом, которое страшно было ощущать.
Женщина вдруг приподняла руку, словно хотела ухватить что-то невидимое.
Цзун Ин вскочила, пытаясь предпринять последнюю попытку, но, перебрав все вещи в сумке, не нашла ничего нужного. Напрасность этого усилия так сдавила её мышцы, что спина будто задеревенела.
И вдруг кто-то ухватился за её штанину.
Она обернулась. Это была та самая мать, едва дыша, но крепко вцепившаяся в подол, который никогда уже нельзя было отстирать.
В воздухе стояла густая безысходность, и запах крови, всё более резкий, теснил пространство. По её лицу невозможно было понять, где слёзы, а где пот. Женщина собрала последние силы, посмотрела на Цзун Ин и слабыми, обрывающимися словами пыталась что-то сказать. Её взгляд метался к ребёнку в руках мальчика. Там была и боль, и прощание, и невыносимая жалость.
Цзун Ин сжала губы, и в этот миг почувствовала, как хватка на ткани ослабла. Рука безвольно упала. Новорождённый вдруг закричал громко и пронзительно.
Свеча погасла.
Во тьме Цзун Ин сняла окровавленные перчатки, склонилась и прижала к себе кричащего младенца.
В десять вечера ветер стих, дождь прекратился. Шэн Цинжан сидел на диване в её квартире, глядя на фотографию Цзун Ин, стоявшую на журнальном столике. В его душе смешались тревога и горечь.
Вдруг зазвонил телефон. Он на мгновение замер, потом поднялся и снял трубку.
— Цзун Ин, я звонил на твой мобильный, но всё время никто не отвечал, поэтому решился позвонить на домашний, — сразу сказал мужчина на другом конце провода.
Шэн Цинжан не ответил. Собеседник продолжил:
— Мы ведь договаривались подробно обсудить всё в среду, но у меня внезапно возникли неотложные дела, боюсь, в тот день не смогу. Очень извиняюсь… Может, перенесём? Как тебе суббота?
Тишина на другой стороне заставила его насторожиться.
— Алло? — переспросил он и добавил: — Это ведь Цзун Ин?
Шэн Цинжан очнулся:
— Извините, я не Цзун Ин, но могу ей передать. С кем имею честь говорить?
Незнакомец на миг замялся, но затем пояснил:
— Моя фамилия Чжан. Я тот самый адвокат, что помогает ей с имущественными вопросами. Хотел бы перенести встречу со среды на субботу после обеда. Передайте ей, пожалуйста, и попросите непременно подтвердить.
Шэн нахмурился и осторожно переспросил:
— Имущественные вопросы?
— Верно, — без всяких попыток сохранить тайну выпалил адвокат Чжан: — Насколько я понял, она намерена составить завещание.
Шэн Цинжан хотел задать ещё вопросы, но в трубке раздались короткие гудки.
Резкий «ту-ту-ту» разорвал тишину, и квартира вновь погрузилась в гнетущее безмолвие. Мужчина поднял фотографию Цзун Ин, стоявшую на столике, и тревога, уже теснившая сердце, стала ещё мучительней.
В таких условиях каждая минута тянулась как вечность.
Когда за окнами начало сереть, Цзун Ин вышла из укрытия, прижимая к себе голодного младенца. Рядом плёлся мальчик-подросток с красными от слёз глазами.
На улицах почти не встречались прохожие, исчез дневной шум и суета. У ворот концессии вповалку спали беженцы, а дежурный полицейский с газовым фонарём в руке прохаживался внутри. Увидев женщину с двумя детьми и измученным лицом, он лишь скользнул по ней взглядом и прошёл мимо.
Цзун Ин обернулась и пошла обратно. Китайская часть теперь казалась воплощением запустения: ни одна лавка не открыта, а оставшиеся у неё в кармане две монеты не имели никакой ценности.
Младенец, настрадавшийся от крика, погрузился в беспокойный сон. Но покой был обманчивым: без пищи он не выдержит, и всё его усилие появиться на этот кровавый свет окажется напрасным.
Вдруг издалека, взметая пыль, промчался армейский джип защитного цвета. Он резко остановился в сотне метров от ворот концессии. Из кузова спрыгнули два солдата национальной армии, за ними с переднего сиденья вышел молодой офицер. Судя по всему, они осматривали укрепления.
Цзун Ин остановилась в нескольких шагах и пристально всмотрелась. Офицер, закончив обход, направился обратно к машине.
В сером свете рассвета он снял фуражку и, нахмурившись, закурил сигарету.
Цзун Ин узнала его, того самого юношу в военной форме, что смотрел с семейного портрета в гостиной семьи Шэн.
