— Если чувствуешь, что всё зашло слишком далеко, — не втягивай в это Суша, — вздохнула Императрица-мать, опершись рукой на висок.
— Потеря контроля не принесёт славы Цзиньсю, — добавила она с тревогой.
Император прошёлся по залу и сказал медленно, словно взвешивая каждое слово.
— Кто бы мог подумать, — сказал он глухо, — что план, который я вынашивал столько лет, окажется таким трудным, когда дело дошло до его исполнения. Шаг влево — и всё потеряешь, шаг вправо — и всё рухнет.
— Если боишься его войска, — сказала Императрица-мать, покачав головой, — так найди предлог, чтобы отобрать у него командование. Зачем непременно трогать Фэн Сиян, да ещё и втягивать Фу Исяо в эту историю?
Император холодно усмехнулся.
— Если предлог окажется слаб, если слухи просочатся, с теми силами, что у Ся Цзинши, он наверняка поднимет восстание. А если он поднимет мятеж, Фэн Сиян неминуемо попросит двинуть войска Суша ему на помощь.
Он прищурился, и в глазах его мелькнул зловещий блеск.
— Поэтому действовать можно лишь через них самих, разделить и уничтожить, одного за другим. К тому же… я бы хотел собственными глазами увидеть выражение его лица в тот миг, когда всё, что он ценил, рухнет перед ним. Точно так же, как когда-то…
Он не договорил. Свет в его глазах погас, превратившись в холодную решимость.
— Никто из них не уйдёт. Никто.
Ровное дыхание Фэн Суйгэ звучало рядом. Исяо, полуприкрыв глаза, следила, как за окном медленно сереет рассвет.
Всё уже было решено.
Фэн Суйгэ всё подготовил. К полудню Сюэин должна была отправиться в путь. Но чувство тревоги, которое шевелилось в глубине сердца, не утихало, а, напротив, росло, как чёрная вода подо льдом. Беспокойство душило, не давая уснуть.
Она когда-то сказала Сюэин, чтобы она запомнила её смеющейся, потому что боялась, что в будущем уже не будет повода для радости. Но теперь, оглядываясь назад, ей казалось, будто те мрачные дни давно прошли, как будто это было в другой жизни, в далёком сне.
Она думала, что память о нём постепенно осыплется, как листья в саду: упадут в тенистый угол, перепреют под дождями, исчезнут без следа, превратятся в прах.
Но нет.
Оказалось, что боль разлуки, боль утраты не смывается временем. Даже если всё остальное выцвело и умерло, стоит только однажды услышать дурную весть, и всё поднимается вновь, словно лезвием рассекая грудь. Ощущение жжения, солоноватый привкус во рту, и ты снова дышишь этой болью.
Вот оно что, подумала она. Настоящая боль — это то, что живёт в душе. И её невозможно забыть. Но всё же она научилась не показывать ничего. Ни страха, ни боли. Только усталость. До глубины костей.
Когда Фу Исяо и Лин Сюэин подошли к воротам внешнего города, по обе стороны дороги уже выстроились толпы — любопытные, зеваки, торговцы, даже дети. По центру стояли длинные ряды повозок и отряд воинов. Вся эта пышность затмевала даже то, как некогда отправлялась Фэн Сиян в далёкое замужество.
Фэн Суйгэ, шагавший навстречу, улыбнулся:
— Всё готово. Люди на местах, припасы уложены. Хочешь проверить, не забыли ли чего? Я велю добавить.
Исяо переглянулась со Сюэин, в её взгляде скользнуло сомнение.
— Зачем столько повозок? — спросила она, указывая на длинную вереницу экипажей. — Даже если Сюэин будет каждый день ездить в новой, до Цзиньсю не хватит дней, чтобы пересесть во все.
Фэн Суйгэ, не переставая улыбаться, взял её за руку и повёл вперёд:
— В тех, что позади, — лекарства и редкие травы для Сюэин. Дальше — припасы и всё, что может понадобиться в дороге. Четверо врачей, десять служанок, все под надёжной охраной.
Сюэин слушала внимательно, потом резко уперла руки в бока:
— Когда человек слишком любезен — либо он лжёт, либо замышляет зло. Фэн Суйгэ, — сузила глаза она, — скажи честно, зачем тебе всё это? Что ты задумал?
