С повязкой на глаза Цяньцяо уже расстался, но на лице его до сих пор держался странный румянец, словно след от тёткиных слов. Он выглядел рассеянным и смущённым, будто мыслями улетел в доисторические дали.
Синь Мэй налила ему чаю, поколебалась и сказала мягко:
— Цяньцяо, я ведь не сержусь. Просто соскучилась по отцу и вернулась его навестить. Завтра давай вернёмся в императорскую усыпальницу.
Он словно и не услышал, жадно отпил чай и тут же обжёгся, дёрнувшись от боли.
Что же всё-таки сказала ему тётка, если он стал так пуглив, будто настороженный зверь?
Она взяла чистую тряпицу, вытерла брызги с его одежды, машинально раздвинула полы, проверяя, не осталось ли ожога. И тут он перехватил её руку.
— Синь Мэй… — он смотрел на неё с такой жалостью и виной, что она невольно замерла. — Прости. Всё это время… это моя вина.
Её глаза загорелись, она вцепилась в его ворот:
— Ты признаёшь, что был неправ?
Значит, он готов позволить ей самой повести игру?
Цяньцяо тяжело кивнул. Тётка же говорила: Синь Мэй, хоть и шестнадцать лет ей, в телесной зрелости отстаёт от ровесниц, и в таких делах нужен один закон — «идти медленно и постепенно».
Он провёл ладонью по её волосам, глаза его смягчились:
— Ложись пораньше. Я останусь рядом…
Он не успел договорить. Она рывком навалилась на него, прижимая к себе, и жадно зацеловала, одновременно срывая с него верхнюю одежду.
— Подожди… — выдохнул он лишь одно слово.
— К чёрту ждать! — прервала его Синь Мэй, повалив на постель. — Сегодня я тебя одолею! Не смей двигаться!
Она не верила, что их близость не может быть такой, как в книгах: пьянящей, безумной, всепоглощающей.
Со стуком упала подушка.
С мелодичным звоном покатилась на пол упавшая шпилька для волос.
Лицо Лу Цяньцяо побледнело, руки и ноги раскинуты, тело словно окаменело. Он лежал на постели, из последних сил стискивал зубы, и в голове у него билась лишь одна мысль — заветное правило из четырёх слов: «идти медленно и постепенно». Нужно терпеть. Нужно медленно, осторожно идти вперёд.
А она снова начала колебаться, мешкать, то промахиваясь, то медля, то сбиваясь с ритма…
Перед глазами у него уже искры сыпались золотым дождём, и казалось, что вдалеке вспыхивает свет мифического Небесного дворца.
— Синь Мэй… — с трудом выдохнул он два слога. — Ты… быстрее…
Она виновато прижалась к нему, а затем, будто решившись, опустила руку, задёрнула полог и пробормотала:
— Сейчас, сейчас…
Полог заходил ходуном, и вскоре изнутри раздалось её болезненное восклицание. Синь Мэй, сморщившись, уже хотела отпихнуть его и соскочить с постели, чтобы залечить боль. Что же это такое, почему каждый раз начало оказывается столь мучительным?!
Но терпение имеет пределы.
Лу Цяньцяо резко сжал её талию, не давая ей уйти, и другой рукой медленно, мягко погладил вдоль её спины, притянув к себе в тесные объятия.
— Каждый раз в этот миг ты хочешь сбежать… — его голос сорвался на прерывистое дыхание, он склонился к её уху и жадно впился зубами в нежную мочку. — Ты нарочно?
— Н-не смей двигаться! — извиваясь, упрямо выкрикнула Синь Мэй. — Сегодня я должна тебя повалить!
Его ладонь неумолимо скользнула вниз, туда, куда она никак не желала подпускать его руку. Она резко дёрнулась, сопротивляясь всё сильнее, снова пытаясь подняться.
— Я не двигаюсь… — прошептал он, прижимая её плечи к подушке и, положив голову на бок, как бы доказывал, что сам совершенно неподвижен.
Постепенно, шаг за шагом. Нужно бережно, без спешки…
Рука вновь поднялась, обняла её голову, зарывшуюся в его грудь, и он крепко поцеловал её.
— Правда… я не двигаюсь… — его голос стал низким и хриплым. — Видишь? Это ты сверху.
Лёгкие укусы на её губах, нежные и настойчивые, перемежались шёпотом.
Разве этого постепенного движения ещё недостаточно? Если медлить дальше, он просто умрёт.
И в тот миг, когда её тело вновь болезненно отозвалось тихим стоном, Лу Цяньцяо ладонью погладил её волосы и спросил вполголоса:
— Болит?
Она то кивала, то качала головой, сама не понимая, что именно чувствует.
Он вздохнул. Пусть будет так. Постепенно, шаг за шагом…
И тогда всё слилось в одно — жаркое, пьянящее, лишённое слов, и не осталось ничего, кроме наслаждения.
«С этих пор жених решительно взялся за науку супружеской гармонии. В доме у него всегда лежал редчайший том «Сборника прелестей орхидей и мускуса». Муж и жена жили в ладу и согласии, и все завидовали их счастью, словно паре мандаринок, что не мечтают о бессмертии». Так записал Чжао Гуаньжэнь в «Хрониках императорской усыпальницы».
(А книга «Сборник прелестей орхидей и мускуса» тихо пролила слёзы: «Ничего подобного! Это всё неправда, мы такого никогда не писали! Мы не согласны!»)
