Синь Мэй внимательно оглядела его с головы до ног и усмехнулась:
— Лу Цяньцяо, я тебе говорила, что в последнее время ты ведёшь себя прямо-таки как властитель?
Он промолчал.
— В тот раз, когда ко мне приезжали старшие братья и сёстры, ты с каменным лицом запретил им вход. А ещё раньше я хотела прогуляться за пределы склепа, ты снова не разрешил. Захотела поесть крабов, ты сказал «нет». Захотела выпить вина — опять «нет». Вчера вечером я предложила быть сверху, и ты всё равно сказал «нет». Ты…
— Кхм, Синь Мэй! — перебил он, и тридцатилетний генерал, всё ещё выглядевший молодым и статным, густо покраснел.
Она лукаво улыбнулась:
— А вот сегодня я хочу погулять. Ты снова собираешься запретить?
— Куда? Я пойду с тобой…
— Не хочу с тобой. Эй, ты, птицечеловек, иди сюда. Пошли завтракать.
Она рывком потянула за руку сдерживающего ярость Гого и, не оглядываясь, пошла вперёд.
— Синь Мэй, — почти умоляюще преградил путь Лу Цяньцяо. — Не поступай назло.
— Так скажи прямо, отпустишь или нет? — она уставилась на него широко раскрытыми глазами.
Он мрачно отвернулся и ушёл, не проронив ни слова. Его спина казалась непривычно одинокой.
Как говорится, «чем ближе запах, тем резче он ощущается» — истина, не требующая доказательств. В усыпальнице они с Лу Цяньцяо бок о бок прожили два-три года, и если больших ссор удалось избежать, то мелкие недоразумения случались нередко. До свадьбы он всё же умел идти на уступки, например, в вопросе вина, но после женитьбы стал чересчур деспотичным. Недавно она нашла в подвале несколько кувшинов жертвенного вина, вскрыла один, лишь пригубила, а его лицо тотчас стало мрачнее саженки. Он выхватил кнут и отхлестал сторожившего подвал духа, а потом украдкой сам всё выпил и уверял её, будто вина вовсе не осталось.
Она знает, что от вина у неё поднимается температура, потому каждый раз осмеливается только на глоток. Неужели в глазах Лу Цяньцяо она навсегда останется ребёнком, лишённой самоконтроля? Значит, в его представлении она уже вовсе не женщина.
Почувствовав тревогу всей своей сущностью, Синь Мэй решила продемонстрировать своё женское обаяние и прошлой ночью решительно пошла в наступление. Попытка, впрочем, оказалась неудачной. Прежде чем она успела перевести инициативу в своё русло, сама оказалась отброшена назад, и все её попытки взять ситуацию в свои руки встречались упорным сопротивлением, которое с каждым разом становилось всё более нахальным и самоуверенным.
О случившемся в постели умолчим, но дело в том, что этот человек теперь вмешивается в то, что она ест и пьёт, во что одевается и даже с кем общается, а это дурной знак, который надо задушить в зародыше, пока он не разросся в нечто хуже.
Обняв тяжёлый короб с едой и ведя за собой Гого, она села верхом на Цю Юэ и лёгким уверенным движением вырвалась из плотно опутавшей усыпальницу облачной завесы. Она собралась прогуляться, и ничто не имело права помешать её намерению.
Цю Юэ облетела окрестности Ваньлань и только под самый полдень заметил на кромке одной из горных троп на краю обрыва худощавого, бледного юношу, который, по видимому, собирался броситься вниз, а за ним теснилась толпа любопытных жителей, среди которых назойливые торговцы вовсю разносили возгласы вроде «вонючий тофу!». Мелочь, но и она умела поддержать толпу.
Гого в ужасе свалился с Цю Юэ и, катясь по траве, вскочил:
— Он… он… он правда собирается прыгнуть со скалы!
Синь Мэй попыталась его успокоить:
— Не бойся, подойди и покажи ему свои крылья, все недоразумения улягутся.
Идея была плохой.
Обидчивый и стыдливый Гого с очевидным презрением тяжко выдохнул в сторону толпы и выпустил порыв ветра, наполненный его собственным духом. Песок и гравий закружились, и в ветре завыло подобие плача. Умение пугать публику у него было врождённым, поэтому люди, испугавшись, прикрыли глаза и прижались друг к другу. Увидев щель в плотном круге, он стремительно схватил ошарашенного юношу у края и, в испуге и бешенстве, втащил его в близкий лесок.
Синь Мэй подбадривала сзади:
— Не бойся, покажи крылья; если и это не поможет — сними одежду, пусть увидит до конца!
Гого ответил ей лишь безнадёжным, отчаянным взглядом.
О том, какими именно словами они обменялись в чаще, сейчас доподлинно неизвестно. Синь Мэй томилась снаружи довольно долго. Она успела съесть две мясные лунные лепёшки и одну булку, а Цю Юэ, привыкшая к делам человеческой страсти и к тонким переплетениям обид, сладко задремала, пока наконец тот самый бледный юноша не вышел из леса, будто ступал по воздуху, а не по земле, и его шаги казались эфемерными.
На его тонком лице застыло растерянное, беспомощное выражение, словно перед вами стояла потерявшаяся молодая косуля, от которой невольно тянет на жалость.
— Ты в порядке? — робко спросила Синь Мэй.
Юноша медленно покачал головой, и на щеках у него вспыхнул странный румянец. Он бормотал, почти не веря своим глазам:
— Так значит… так вот они существуют на деле — люди с крыльями! Как же несправедлив мир, раз подарил ему крылья и редкую красоту; а если красота дана, почему же не дано женского облика?!
— Гого? — с изумлением и недоверием произнесла Синь Мэй, заглянув в чащу.
Кто же в этом виноват, если не он сам. На дереве неподалёку автор пакости, со сморщенным лицом соскабливал кору, и его круглое лицо никак не хотело вписываться в картину «необычайной красоты».
Юноша внезапно обернулся, указал на Гого, который всё ещё сидел, словно в ступоре, в чаще, и, с горой праведного негодования, сказал:
— Раз ты — демон, то, должно быть, владеешь какими-то чарами, которых я не понимаю; ты, наверное, женщина на самом деле! Я не поверю тебе, если ты сегодня скажешь обратное. Встретимся здесь же завтра в полдень, и всё выясним. Не придёшь — я прыгну со скалы!
С этими словами он закрыв лицо, помчался прочь, а Гого, разбитый, разразился двумя горячими слезами.
— Ты добейся от него обещания, я пока уйду, — бросила ему Синь Мэй, похлопав по плечу.
— Куда ты собралась? — сжал её за рукав Гого, и его круглые глаза, наполненные слезами, смотрели на неё так беспомощно, будто мир вокруг оборвался.
— Ты ведь не оставишь меня одного?
