Только после этих слов Госпожа Тянь, наконец, спокойно улеглась обратно на подушки. Но в груди всё равно что-то ныло. Мысли вновь и вновь возвращались к покойной Чжао Гуцю.
— Она ведь была младше меня на несколько лет… — прошептала она, словно сама себе. — Когда мы с нею бывали на свадьбах и пиршествах, она всегда держалась поближе ко мне… Если я надевала новое украшение — она тут же спрашивала, где купила; если я вышивала новый платок — она тянулась посмотреть узор, спрашивала, где взяла образец…
Слова тонули в голосе, в усталости, в сдавленном рыдании, которого она не позволила себе вслух.
Вэй Тинчжэнь, прежде чем уйти, мельком глянула на кормилицу Цзинь и многозначительно кивнула: смотри за ней. Та молча склонила голову. Она понимала: горе может прийти ночью.
Только тогда Вэй Тинчжэнь покинула дом, с сердцем, полным тревоги, и вернулась в особняк гуна Цзиня.
Днём, занятая делами и решениями, она не позволяла себе думать. Но когда наступил вечер, всё притихло, а огни затеплились в спальне — воспоминание ударило с новой силой.
Тридцать тысяч лян серебра…
Если разменять их на серебряные купюры по десять лян каждая — это будет гора. Настоящая гора! А если подумать, что там ещё и земля, и лавки, и целые особняки… Да это же богатство, которое хватит на два поколения рода Вэй — и всё равно ещё останется!
Она лежала, как на углях. Переворачивалась с боку на бок, не в силах уснуть.
Тридцать тысяч лян…
Шум, доносившийся из-за перегородки, не давал покоя и Чжан Юаньмину. Он тоже не спал. Приподнялся, откинулся на подушки, полусидя, потер лицо:
— Опять мать тебя расстроила?
Вэй Тинчжэнь никогда не скрывала от мужа дел своего рода. Она не была из тех женщин, кто притворяется — не в кругу семьи. Подумав немного, она тоже приподнялась, села рядом, прижалась плечом и, не понижая голоса, начала рассказывать ему о том, что выяснилось сегодня: о происхождении Доу Мин, о прежней истории с Чжао Гуцю, о приданом, и, конечно, — о том, что упущено.
Чжан Юаньмин выслушал всё с вниманием, но на его усталом лице промелькнула спокойная усмешка:
— Ну прошло — и прошло. Что толку теперь переживать? Ты ведь сама знаешь — у Доу Мин тоже приданое немалое. Не стоит так зацикливаться.
— Как ты можешь так говорить?! — раздражённо вспыхнула Вэй Тинчжэнь. — Если бы тогда Доу Чжао вышла замуж в наш дом, всё это богатство давно было бы у нас в руках!
Слова эти вырвались, как искра. И тут же — как озарение — в памяти всплыло одно давнее воспоминание. Тогда, много месяцев назад, Ван Инсюэ лично приходила к ней… предлагала объединиться… пыталась сорвать помолвку между Вэй Тиньюем и Доу Чжао.
Так вот оно как!
Неужели Ван Инсюэ с самого начала задумывала разрушить брак между Доу и Вэй, чтобы протолкнуть в дом Вэй не Доу Чжао, а свою дочь — Доу Мин?
Вэй Тинчжэнь стиснула зубы — и почувствовала, как волна злобы в ней поднимается, горячая, едкая, до головокружения.
И ведь всё получилось!
Род Вэй был попросту обманут и использован, как доска в чьей-то личной игре.
— Нет, — прошипела она, — если они думают, что я всё так просто забуду — пусть даже не мечтают.
— Поговори с людьми, — настаивала Вэй Тинчжэнь, обращаясь к Чжан Юаньмину. — Узнай, сколько на самом деле добавили к приданому Доу Чжао.
— И зачем тебе это? — проворчал тот, лениво. Узнав, что вся эта история к его матери отношения не имеет, он потерял к делу всякий интерес. Зевнул, лёг обратно и, уже натягивая одеяло на уши, пробормотал:
— У Доу изначально всё было. Они ведь в прошлом веке монопольно вели закупки от имени Министерства общественных работ. Только в одной столице у них по двору на ветвь… Говорят, Доу-гэлао вообще жалованья не брал — так, с принципа. Если им действительно отдали четвёртую часть семьи, то там не тридцать — там, может, и все пятьдесят тысяч лян будет…
Он ещё что-то бормотал, но уже неразборчиво — сон его поглотил.
А Вэй Тинчжэнь лежала с открытыми глазами. Мысли не отпускали. Серебро, дома, лавки… это всё могло быть их. Она вертелась, как на горячих углях, и лишь под утро, когда небо начало светлеть, на миг задремала.
…
На следующее утро, едва разобравшись с текущими делами в доме гуна Цзиня, она, не давая себе передышки, снова отправилась в дом хоу Цзинина.
Госпожа Тянь как раз сидела у окна и вяло прихлёбывала рисовую кашу. Лицо её было безжизненным, взгляд тусклым. Увидев дочь, она подняла глаза:
— Ты позавтракала?
— Уже, — ответила Вэй Тинчжэнь. Но взглянув по сторонам и не увидев Доу Мин, с недоумением спросила: — А где она? Почему не помогает вам с завтраком?
Госпожа Тянь покачала головой, с бледной усмешкой:
— Я ведь не злая свекровь, чтобы ради виду заводить «правила». Зачем мне, скажи на милость, чтобы невестка стояла надо мной, пока я кашу ем?
Голос был тихий, но в нём сквозила едкая усталость.
Но Вэй Тинчжэнь слушала всё это с явным неудовольствием.
— Мама, — строго сказала она, — если бы не та история с подменой сестёр, если бы не хитрость госпожи Ван, разве Доу Чжао вышла бы замуж за наследника гуна Ина? А её приданое — разве ушло бы в дом Сун?!
Сверху сгнило — снизу потянуло. У матери дурной пример, у дочери — тем более.
— Вот посмотрите, — продолжала она, не скрывая язвительности, — Доу Мин уже сколько времени у нас в доме. Вы — ни в чём её не притесняете, и при столе, и в покоях обращаетесь ласково. Не требуете, чтобы соблюдала дворцовые порядки. Но она? Где, скажите, у неё поведение достойной невестки?
— Кроме положенных поклонов по утрам и вечерам — она исчезает. Нет её ни на кухне, ни в зале, ни при больной свекрови. Ни заботы, ни интереса — и всё это, уж простите, не иначе как манеры госпожи Ван. Вот у кого она всему этому научилась!
— Она теперь часть нашей семьи, — резко подчеркнула Вэй Тинчжэнь. — Назад её никто не вернёт. Но — правила она обязана выучить.
Если вдруг что-то постыдное случится, если ссора, позор, — кто будет виноват?
Все будут говорить, что это у нас в роду невестки распустились.
Поэтому, мама, я вас прошу: возьмите её под крыло. Учите. Что можно — что нельзя.
Нельзя отпускать её на самотёк. Уж кто-кто, а вы — хозяйка рода!
Госпожа Тянь слушала, качая головой.
— Я не хочу её видеть, — тихо, упрямо проговорила она.
