Память к нему пришла рано. Когда прочие дети ещё не понимали, что происходит вокруг, Сыма Цзяо уже с удивительной чёткостью читал в чужих взглядах и словах всё, что хотел узнать.
В ту пору он с матерью, принцессой Цыюй, жил в покоях Шуньхуа. Просторный зал был холоден и безжизнен, слуги там казались не людьми, а тенями. На резных столбах свисали тяжёлые шёлковые занавеси, по полу были расстелены мягкие ковры, а курильницы источали сонное, одурманивающее благовоние. Это было не место для жизни, а изысканная клетка в сердце дворца, заключившая в себе безумную женщину и дитя, появившееся на свет по всем законам отвержения.
Про его происхождение во дворце говорили вполголоса, со страхом и отвращением. Сыма Цзяо всё понимал: его мать — сумасшедшая принцесса, а отец — сам Император. Брат и сестра. Родные. И всё это знали.
Он подслушал, как слуги за спиной перешёптывались, как судачили о позоре императорской крови, о безумной страсти и проклятом ребёнке, которому суждено умереть страшной смертью. Он разозлился и велел привести тех двоих. А потом маленький мальчик сам вонзил в их рты и глаза тяжёлый бронзовый подсвечник в форме птиц и цветов. Кровь залила ему руки и лицо.
После этого головная боль, мучившая его от злости, прошла. И он понял, что убийство помогает.
С тех пор любой, кто вызывал его гнев, должен был умереть. Всё равно на их место всегда приходили новые. Во дворце слуг хватало.
Никто не учил его, что такое добро, что такое зло. С рождения он знал только замкнутое пространство и женщину с выжженной душой. Мать почти не видела в нём сына. В лучшие дни она пугливо смотрела, в худшие пыталась отравить или задушить его подушкой. Он выживал сам, уклоняясь от её приступов и прячась. Его спасал только один человек, Гао Ми.
Тогда он был ещё не занимал одну из самых высоких позиций, а просто был дворцовым наставником. Он вырос рядом с принцессой и отчаянно пытался сохранить между ними остатки материнской связи. В стенах Шуньхуа он был единственным, кто относился к Сыма Цзяо как к ребёнку, кто прижимал его к себе и шептал:
— Она не всегда была такой… Когда-то она была мягкой и доброй. Это всё болезнь. Она выздоровеет и полюбит тебя. Ты же её сын. Она не может не любить тебя.
Сыма Цзяо не верил. У него были глаза, и он видел. Та, что дала ему жизнь, боялась его и ненавидела, потому что в нём всё сильнее проступали черты отца.
Все говорили, что он всё больше походит на Императора. Сыма Цзяо ненавидел это сходство, потому что для него отец был хуже безумца; он был чудовищем.
Иногда тот приходил в Шуньхуа и тогда принцессу волоком утаскивали в глубину покоев. Оттуда доносились стоны, всхлипы, судорожные хрипы и смех. Сыма Цзяо тогда сидел неподвижно у входа. Ему было всего несколько лет, но он всё видел и не мог не видеть. Как мужчина и женщина сливаются в уродливом танце, так же, как он однажды видел дворцовых собак, сцепившихся на глазах у всей знати.
Эти образы навсегда остались в его памяти и когда он вырос и стал Императором, окружённым тысячами красавиц, он не мог избавиться от отвращения. Тонкие тела, сладкие голоса, изысканные лица — всё это пробуждало в нём только головную боль и ненависть. Он видел в них ту, что сгорела в пламени.
— Убить. Увести и казнить, — бросал он, приходя в себя.
Слуги утаскивали тела, оставляя за собой кровавую полосу по мрамору.
Одна за другой перед ним проходили женщины. Иные с глазами, полными алчного блеска, другие — с дрожащим ужасом, как перед палачом. Ему всё было скучно. Даже убивать надоело.
