Некоторые несли в себе ещё более противные оттенки: притворную покорность, скрытую злобу, тонкий расчёт. Все одинаково серые. Вся императорская крепость была окутана дымкой циничного безразличия.
Поездка в Хэся оказалась спонтанной. Встреча с той самой Ляо Тинъянь, «красавицей, о которой слагали стихи», была случайностью. Однако стоило ему лишь взглянуть ей в глаза, и он понял, что в них был ясный, чистый небосвод. Хотя он и не знал, надолго ли хватит этой ясности.
Она была другой. По крайней мере, он не встречал ни одной настолько ленивой женщины. Когда он, скрывая личность, назвал своё имя «Сыма Цзяо», в её глазах не мелькнуло страха. Скорее лёгкое раздражение вперемешку с любопытством. Как если бы на чистом небе вдруг появилась тучка, которую тут же унесёт ветром, стоит только подать ей чашу ледяного десерта.
Он сомневался в том, не станет ли она со временем такой же, как все прочие.
Когда её застали врасплох и она узнала, кто он на самом деле, он ожидал ужаса и трепета, но в её глазах была лишь лёгкая растерянность, да и то ненадолго. Она даже позволила себе задуматься, не пряча взгляда.
Она не стремилась ни к власти, ни к влиятельности. Её вполне устраивали мелкие радости в роде поесть или поспать. В его присутствии она умудрялась спать, как младенец. Возможно, в голове она и проклинала его, но при этом умудрялась притворяться покладистой, хоть и неумело. Всё в ней было каким-то невинным недоразумением, но назвать её глупой язык не поворачивался. Многие вещи она понимала лучше других и никогда не цеплялась за пустое.
Сыма Цзяо никогда раньше не встречал человека, рядом с которым ему было бы так спокойно. Стоило ему лечь рядом и понаблюдать за тем, как она грызёт фрукты или безмятежно спит, и в груди разливалось незнакомое чувство покоя.
Он хотел удержать её рядом и окружить всем, что только мог дать, лишь бы она оставалась такой же. Что это за чувство, он не пытался разобраться. Думал: если она не меняется, значит, всё в порядке.
Когда её похитили, и жизнь её повисла на волоске, Сыма Цзяо впервые испытал страх. Он, кто не боялся никого и ничего, вдруг испугался, что её может не стать.
А потом, когда он вновь увидел её, такой же без тьмы в глазах, с той самой улыбкой, как будто даже дождь у неё был солнечным, то только тогда напряжённая, стянутая боль в его голове начала отпускать. Он прижал её к себе, а она, кажется, расслабилась даже быстрее, чем он сам, и рухнула в дрему, словно выдохнула: «Всё позади».
Когда она лежала на кровати полураздетой и вдруг натянула на себя одеяло и сказала что-то в роде «приходи», Сыма Цзяо вначале даже не понял, что она имела в виду. В её взгляде не было ни соблазна, ни страсти. Один только усталый призыв, словно она просто хотела, чтобы с этим уже кто-нибудь разобрался. Он столько раз видел глаза, полные желания и кокетства, что этот её взгляд казался почти обманчивым.
Уже потом, наблюдая за её позой, он вдруг осознал: «Да ведь это же классическое приглашение!» Он даже толком не знал, как реагировать.
Сыма Цзяо разбудил её и спросил напрямую. Она молча посмотрела в ответ, и этого было достаточно.
Он замолчал. Император вспомнил, как раньше расправлялся с красавицами, что пытались залезть к нему в постель: одних казнил, других — пугал. Он уже собрался рассказать ей, сколько женщин умерло в его покоях, но, глянув вниз, обнаружил, что Ляо Тинъянь снова уснула, так и не дождавшись его великого монолога.
— Смело, — пробормотал он.
Кем бы он ни был, не она же решает, когда спать, а когда нет.
Она не слышала. Утром, проснувшись, Ляо Тинъянь только пожаловалась, что грудь болит.
— Ты правда так устала? — удивился Сыма Цзяо. — Я же вчера одежду с тебя снимал, а ты даже не проснулась.
