Вэй Шао ушёл. И Сяо Цяо больше не могла уснуть.
Она закуталась в одеяло и просидела так, в одиночестве, до самого рассвета.
Он не вернулся. Не показался больше ни разу.
А когда с первыми лучами солнца в покои вошли Чуньнянь и служанки, чтобы помочь ей умыться, уже вовсю ходили слухи: госпожа не угодила хоу, и уже на следующий день будет отправлена прочь — в Юйян.
Юйян — родовая земля клана Вэй. Там сейчас проживала бабка Вэй Шао, госпожа Сюй, и его мать, вдова госпожа Чжу.
Формально — всё правильно: новобрачная отправляется служить свекрови и бабке, нести долг почтения. Это соответствует всем нормам.
Но… так сразу? На второй день после свадьбы?
Это было не просто неожиданно.
Это было унизительно.
Сначала Чуньнянь изо всех сил старалась держаться — вела себя так, будто ничего не случилось. Но в какой-то момент не выдержала.
Выслала служанку из комнаты, сжала ладонь Сяо Цяо и, опустив голову, залилась слезами:
— Госпожа… я ещё до рассвета услышала — слуги, вставшие на четвёртую стражу, видели, как хоу покинул спальню. Почему он так рано ушёл? Неужели вы забыли, о чём я просила? Неужели как-то прогневали его? Поэтому он и велел сегодня отправить вас обратно в Юйян?..
Смысл слов Чуньнянь был ясен и без прикрас: во всём доме теперь ходят слухи — в брачную ночь между супругами не сложилось, хоу остался недоволен невестой, вот и прогоняет её наутро.
А Сяо Цяо…
Сяо Цяо лишь молча сидела, сжав губы.
Ту досаду, ту глухую обиду, что застряла у неё в горле, невозможно было выразить словами.
Ну не могла же она сказать Чуньнянь правду? Что Вэй Шао, придя домой, был пьян до бессознательности, даже взгляда не бросил в её сторону, улёгся спать — а она, просидев до полуночи, в конце концов замёрзла, потянулась за одеялом — и в тот миг едва не погибла от меча супруга, который чуть было не перерезал ей горло.
Что же это за человек, раз даже во сне хватает за меч, как будто в каждом шаге слышит угрозу?
Сколько же грехов за плечами у такого, если он даже в полусне словно на краю поля битвы?..
— Я его не прогневала, — спокойно сказала Сяо Цяо. — И он не коснулся меня. Просто… я ему не по сердцу.
— Дядя пошёл на союз с родом Вэй ради расчёта. У каждой стороны был свой умысел. Я согласилась выйти замуж — значит, была к этому готова.
— В Юйян? Пусть будет так. Всё равно рано или поздно пришлось бы поехать. Зачем горевать из-за того, что случилось раньше срока?
— Что до сплетен — пусть говорят. Мне до того нет дела. И тебе, Чуньнянь, тоже не стоит убиваться.
Такое… далеко не в последний раз. Она понимала это отчётливо. Будет и больнее, и горше.
Поэтому не хотела, чтобы Чуньнянь тешила себя иллюзиями — чтобы потом снова страдать. Лучше сразу сказать прямо.
— Чуньнянь, ты зовёшься служанкой, а я всегда считала тебя почти матерью.
— В этом доме, в этой семье — ты одна, кому я могу по-настоящему доверять.
— Прошу тебя: стой рядом. Держись. Если придёт беда — стань мне опорой.
Чуньнянь замерла. Молчала.
Смотрела на Сяо Цяо, не отрываясь.
Сквозь восточное окно в комнату уже лился солнечный свет. Он ложился на край туалетного столика, золотыми бликами освещая лицо девушки.
Мягкая, ещё по-детски гладкая кожа, золотистый отлив на щеке, и даже тонкий пушок на мочке уха — всё было видно в этом утреннем сиянии.
Сяо Цяо смотрела прямо на неё. Улыбалась. В её глазах — свет, тёплый, как перламутр в движении.
Такую госпожу Чуньнянь знала. И в то же время — не знала вовсе.
Но именно сейчас… что-то внутри неё сдвинулось.
Словно в сердце пробудилась сила — тёплая, решительная, неудержимая.
С чего-то вдруг захотелось защищать её. Любой ценой.
— Госпожа сказала верно! — Чуньнянь склонилась в низком поклоне. — Я всё поняла. Запомню. Сейчас же — позвольте мне принарядить вас. Как подобает.
Она поспешно смахнула слёзы, встала и в несколько шагов обошла Сяо Цяо, встав у неё за спиной. Осторожно провела рукой по волосам и взялась за причёску.
У Чуньнянь были удивительные руки — словно рождённые для того, чтобы наряжать женщин. В этом искусстве сошлись врождённый вкус и годы терпеливой практики.
Когда мать Сяо Цяо была ещё жива, она нередко говорила: «В её руках любая девичья красота расцветает — из пяти частей делает восемь».
Вчера ночью Чуньнянь волновалась, боялась, что Вэй Шао окажется жесток, обидит госпожу. Но кто бы мог подумать: он даже не прикоснулся к ней.
У неё внутри — комок.
Гнев, досада, беспомощность. Словами не передать.
Словно редчайшую жемчужину, которую ты хранила в драгоценной ларце, прижимала к сердцу, вдруг поставили перед кем-то — а он и взглянуть не удостоил. Брезгливо отодвинул.
Раньше она благоговела перед этим хоу. Боялась его. А теперь…
Теперь в её сердце поселилось недовольство.
Каким слепцом надо быть, чтобы — вот так — не заметить прелести моей госпожи?
Чтобы — в первую же брачную ночь — унизить её вот так, отправить прочь, будто она — обуза?
Вчерашний свадебный макияж — да, он был пышен, величественен, торжественен. Но как раз он и скрыл главное — ту прелесть, что делает Сяо Цяо по-настоящему неотразимой.
Сегодня она нарядит её иначе.
Пусть даже уход — но уход с высоко поднятой головой.
Сияющей. Прекрасной.
И чтобы в доме Вэй больше не нашлось ни одной души, что посмеет её жалеть.
