Су Эхуан постепенно успокоилась. Дыхание выровнялось, мысли вновь стали ясными.
Она снова опустилась перед зеркалом. Глаза в отражении — её собственные — привлекли внимание. И, как это с ней бывало не раз, она на миг отрешилась, вглядываясь в лицо, будто в маску. И вдруг… в глубине зрачков, там, где обычно мерцает отражение света, проступила иная тень — тонкая, холодная, затаённая. Что-то хищное, почти острое.
Она подумала о Су Сине.
Племянник.
И тут — шаги.
Резкие. Тяжёлые. Словно брошенные с высоты удары, один за другим. Мужчина. Идёт быстро, решительно, как по разбушевавшейся воде. Каждый шаг будто грохотал в висках.
Су Эхуан, только-только обрётшая внутреннее равновесие, вновь почувствовала, как сердце сорвалось в панике. Её лицо померкло, взгляд метнулся к двери. Она стремительно поднялась, почти бросилась навстречу.
Но не успела.
Дверь распахнулась с силой, будто её вырвали из петель.
На пороге стоял Вэй Шао.
Су Эхуан застыла. Шаг, начатый вперёд, оборвался — и превратился в неподвижность.
Лицо Вэй Шао было искажено, словно застыло в маске ярости, готовой вот-вот прорваться. В его глазах бушевал шторм — глухой, как гроза над горами, и неизбежный.
Он переступил порог одним резким шагом.
И только тогда Су Эхуан увидела — в одной руке он волочил за собой её племянника.
Су Синь повис, как мёртвый пёс, — и Вэй Шао швырнул его прямо к ногам Су Эхуан.
Она опустила взгляд — и сердце её сжалось. Всё его тело было покрыто кровью, запёкшейся, липкой, будто он только что вырвался из мясницкой. Он лежал на полу, корчась, как раненое животное, и с трудом, через окровавленные зубы, протягивал руку к ней:
— …всё… она… она заставила меня…
Голос был рваным, сломанным, хрипел сквозь разбитые губы. Он почти не был похож на человеческий.
— Пощади…
И тут же лишился чувств.
Глаза Су Эхуан распахнулись до предела. Лицо её побелело — не осталось ни тени цвета, будто кровь отхлынула разом.
— Ты, подлая женщина, — голос Вэй Шао был низким, сдавленным, как раскат перед ударом молнии, — до такой степени умеешь разить в самое сердце… Как ты посмела замышлять вред моей бабушке?
Он почти прошипел последние слова — сквозь зубы, с болью и гневом, которые уже не скрывались.
Су Эхуан с ужасом смотрела на стоящего напротив Вэй Шао. Зубы её мелко застучали, она инстинктивно отступала — шаг за шагом — пока спиной не упёрлась в стену, обтянутую изысканным узорчатым шёлком.
— Э… Эрлан… Я не понимаю, о чём ты говоришь… Как я могла замышлять что-то против бабушки?.. Что тебе наговорил Су Синь? Я… я не знаю… ничего не знаю…
— Подлая тварь! — взревел Вэй Шао, и лицо его стало мёртво-серым, искажённым яростью. — Осмелься ещё раз назвать меня Эрланом — и посмотрим, что с тобой станет!
Су Эхуан застыла. Словно удар пришёлся не по воздуху, а прямо по её телу.
— Твой милый племянничек всё рассказал, — Вэй Шао говорил медленно, почти выдавливая каждое слово, как яд. — Ты тайно снюхалась с тётушкой Цзян, с той, что была при моей матери госпоже Чжу. Ты добыла змеиный яд. Внушила тётушке Цзян — выбрать момент, когда можно будет отравить мою бабушку. Потом — свалить вину на мою мать. А затем, чтобы прикрыть следы, — ты убила ту самую вдову сельского управителя.
Он говорил медленно, чётко, без тени пощады.
В самом начале, когда Сяо Цяо впервые сказала ему, что Су Синь, возможно, был связан с госпожой из рода Ли, и намекнула: дело с покушением на его бабушку в прошлом году, вполне возможно, не обошлось без участия Су Эхуан — первой реакцией Вэй Шао было искреннее недоверие.
Да, он и впрямь, как сказал тогда Сяо Цяо, давно уже отпустил ту наивную и зыбкую юношескую привязанность. Су Эхуан сегодня и та девушка, что когда-то называлась им просто «сестра» — были будто два разных человека, не имевших ничего общего.
Но… глубоко внутри, на самом дне памяти, всё ещё хранился светлый, тёплый образ той самой девушки, что когда-то — когда ему было двенадцать — прошла с ним вместе через самое тёмное время его жизни.
В какой-то момент ему было почти больно верить. Он колебался. Он даже, на краткий миг, подумал — а вдруг это Сяо Цяо… просто хочет изгнать из его сердца тень юной любви, и потому цепляется за домыслы, за тень, за подозрения?
Но потом он вновь перечитал письмо бабушки.
И в тот момент… он онемел.
Словно нечто внутри него рухнуло — и уже нельзя было отвернуться, нельзя было не поверить.
Когда он пришёл в себя, его охватила волна потрясения — глубокой, всеохватывающей, от которой заломило виски.
Ощущение было одно: его обманули. Грубо. Безжалостно. Как наивного мальчишку — обвели вокруг пальца.
Шок и ярость вспыхнули одновременно. Они пронзили его, как удар клинка.
Он больше не сомневался.
Не было больше тени сомнения — именно Су Эхуан… именно она едва не погубила ту, кто всю жизнь был для него самым уважаемым, самым любимым человеком. Его бабушку. Единственного по-настоящему родного и дорогого человека, которого он почитал как живого Будду.
Она?!
Су Эхуан？！
Та, что когда-то в детстве называла его «маленький брат» и грела ему руки в зимнюю стужу — теперь вонзила нож в самое сердце его жизни.
Он не мог этого простить.
Не мог — и не простит.
В комнате повисла мёртвая тишина.
Вдруг раздался пронзительный крик Су Эхуан — в нём смешались страх, отчаяние и неистовство:
— Чжуньлин! Не верь ты Су Синю! Этот ничтожный, бессовестный, ни на что не годный зверь! Я ведь с добром хотела помочь ему подняться, а он… он затаил на меня злобу и теперь клевещет! Я клянусь — я ничего не знала, ни в чём не виновна!
Но пока она судорожно оправдывалась, из-за спины Вэй Шао уже шагнули внутрь два вооружённых воина из отряда хувэй, широкоплечих, молчаливых, как сама кара. Они без слов подошли с двух сторон, крепко схватили Су Эхуан за руки, и, несмотря на её сопротивление, поволокли прочь.
Она вырывалась изо всех сил. Прекрасная причёска, тщательно уложенная, растрепалась, золотые шпильки с треском попадали на пол, по лакированным доскам отлетела тончайшая накидка из шелка — почти прозрачная, лёгкая, как дыхание. Она упиралась ногами, цеплялась, кричала…
И когда её, в разорванной одежде, с растрёпанными волосами, протащили мимо Вэй Шао, она, залитая слезами, вдруг закричала — не голосом знатной госпожи, а как раненая женщина:
— Чжуньлин! Ты что, забыл?! Когда у тебя тогда была горячка, когда ты бредил и не узнавал никого, разве не я сидела у твоей постели всю ночь, поила тебя, втирала лекарство?! Ты сам тогда сказал — будешь оберегать меня всю жизнь!
Голос её стал хриплым, надломленным:
— А теперь? Теперь ты просто поверил словам чужих людей — и даже не дал мне возможности сказать слово в свою защиту?..
