Так и прошло полгода — в полутонах, полунамёках, в игре, где каждый шаг был сделан не для сближения, а для удержания дистанции.
Полгода ни близости, ни отказа. И вдруг — смерть Лю Ли.
Су Эхуан стала вдовой.
Прошло всего три дня — и Синь Сюнь, не теряя ни часа, тайно прислал людей: доставить её в Лотосовую башню.
Даже тогда… она всё ещё презирала его.
В её сердце жил другой. Тот, кто был слишком далеко. В далёком северном крае, в мрачной и воинственной Ючжоу.
Тот, кого она единственного не смогла удержать.
Ради того, чтобы вновь приблизиться к нему, она уже давно вела свою игру. Шаг за шагом, в тени, в шелках, в изгнании.
Так разве она согласится — всего лишь стать одной из тёплых теней в Лотосовой башне?
Нет.
Когда Синь Сюнь уехал на битву в Сышуй, она, сославшись на траур, покинула Лоян и вернулась в Чжуншань.
Два года.
Она исчезла — словно растворилась во времени. Но теперь, вновь вернувшись, даже среди моря благородных дочерей Лояна, слава госпожи Юйлоу — не померкла ни на толику.
Где бы она ни появилась — все взгляды поворачивались. Она была не просто красивой. Она была воспоминанием. Мифом. И обещанием грядущей бури.
В Лотосовой башне — вино лилось рекой, мясо на столах парило, шелка шуршали под телами, смеющимися в забытьи.
После разнузданного пира Синь Сюнь увёл Су Эхуан во внутренние покои.
И когда всё было закончено — он лежал на ложе, раскинувшись, с тяжёлым, хриплым храпом, будто сам себя оглашал.
Комната была поистине роскошна: лакированные колонны, резной балдахин, ароматы драгоценных масел в воздухе. А посреди всего этого — она. Её чёрные волосы рассыпались, как густые волны ночи, кожа поблёскивала в свете ламп.
В глазах Су Эхуан — отвращение. Молча она отстранилась от массивного тела Синь Сюня, поднялась и села к зеркалу.
Смотрела на себя. Долго.
На пол-лица лежала золотая маска — тончайшая, искусно выкованная мастером, которого едва удалось уговорить за баснословную цену. Маска плотно покрывала верхнюю часть лица, начиная от переносицы, и крепилась мягкими лентами, заведёнными за голову.
Даже во сне она не спадала. Только она сама могла снять её.
Она смотрела в зеркало. Смотрела в лицо, в котором отражались и годы, и замыслы, и усталость.
Потом — взглянула на отражение в глубине зеркала. Там, в постели, тяжело ворочался Синь Сюнь.
На миг она словно оцепенела. А затем резко поднялась.
Вернулась к ложу. И — громко вскрикнула. Оттолкнула его, как будто увидела нечто ужасающее.
Синь Сюнь, вырванный из пьяного сна, раздражённо заворчал, прищурив глаза:
— Что ты… кричишь, госпожа? Зачем тревожишь?
Су Эхуан в панике отпрянула назад, притворно испуганная, с бьющимся дыханием и тенью ужаса в глазах:
— Мне… мне только что приснилось… будто золотой свет, яркий как клинок, сорвался с балки и обрушился вниз — прямо на канцлера! Я подумала, что это покушение, и потому закричала! Но — нет! Свет закружился над вашей головой, будто взвился в воздух, и вдруг… превратился в дракона. Длинное тело, сверкающая чешуя, хвост метнулся — и он ускользнул через крышу, улетел к восточным окраинам! Я проснулась, вся дрожа, и потому потревожила канцлера. Простите меня!
Син Сюнь был раздражён, но её слова пробудили в нём нечто большее, чем гнев — жадность.
Он приподнялся, протирая глаза:
— Ты уверена? Это был… сон?
— Как я смею обманывать канцлера? — тихо и благоговейно сказала Су Эхуан. — Всё было ясно, будто наяву. Я до сих пор не могу успокоить сердце. Прошу… может быть, стоит послать людей на восточную окраину, посмотреть, не знамение ли это?
Син Сюнь замолчал. А потом кивнул. И отдал приказ.
…
На рассвете прибыл гонец. На коленях передал донесение:
— Нашли. В восточной пустоши, в земле, где никто не копал десятки лет. Мы раскопали… черепаховый панцирь, древний, как сама земля. На нём девять выжженных иероглифов:
“Сун — в горах.
Путь — в движении.
Власть — под небесами.”
Панцирь уже помещён в драгоценный ларец и везут в Лотосовую башню, дабы канцлер самолично узрел.
Синь Сюнь тут же велел созвать ближайших приближённых. Уже в тот же день все они собрались в Лотосовой башне — вокруг ларца, в котором лежал извлечённый из земли древний черепаховый панцирь.
Они смотрели. Шептались. Переглядывались. Никто не мог отрицать: явление было… необычным. Почти пугающим.
Первым вышел вперёд главный писарь, Фэн И. Он поклонился, вскинул глаза и громко сказал:
— «Сун в горах, путь — в движении, власть — под небесами»… «Сун» — это иероглиф из имени «Сюнь», «путь» — знак, связанный с переменами, движением… Это знамение с неба, несомненно указывающее, что судьба владычества предназначена канцлеру!
Тут же выступил и судебный следователь, Цзан Чан:
— Династия Хань изжила себя. Народ в нищете, по земле лишь стоны и мятежи. Если бы не канцлер, что с последних сил держит империю, всё давно бы распалось! Канцлер одержал победу над Юань Чжэ, объединил сердца поднебесной… Теперь сам Небесный Мандат велит ему занять трон — стать Девятым из Девяти, истинным владыкой!
Остальные, кто стоял в полукруге, загудели. Кто-то хлопал в ладони, кто-то восклицал, кто-то просто низко склонился, — и ни один голос не возразил.
Синь Сюнь ныне достиг небывалой власти: столь уважаем, что даже юный император Лю Тун звал его «отцом-канцлером». Когда он являлся во дворец — если рядом не было других сановников, сам император стоял, а он — сидел. Лю Тун трепетал перед ним, как вьюн перед хищной птицей.
Но всё это — всё равно было недостаточно.
Титулы, поклон, почёт — не могли насытить ту жажду, что давно уже жгла Синь Сюня изнутри.
Он хотел стать императором сам.
Давно хотел.
Но раньше были причины сдерживаться: старые семьи, остатки рода Хань, страх, что шаг будет слишком преждевременным. Теперь — всё изменилось.
«Небесное знамение»,
Единый голос верных,
Огонь в сердце.
