Лоян.
Седьмой день одиннадцатого месяца, год Биньшэнь, месяц Синьчоу, день Ивэй.
Звёздочеты при великой канцелярии провозгласили его днём Желтого Пути — предельно благоприятным для всяких начинаний, во всём сулящим удачу.
Накануне дня Ивэй, во дворце на Лотосовой башне свет не гас всю ночь.
Синь Сюнь, собрав всех приближённых чиновников, преданных ему, провёл с ними совет до рассвета.
Он восседал на высоком троне, горделиво окидывая взглядом всех присутствующих, самодовольный, сияющий. Вокруг него, у подножия платформы, стояли его соратники, державшие в руках предписания и ждущие распоряжений. Все были полны радостного волнения, лица светились ожиданием. Все взоры были устремлены вперёд — в предчувствии великой перемены.
И вдруг — быстрыми шагами вошёл начальник дворцовой стражи Гао Чжун, опустился на колени и преподнёс жёлтое шёлковое знамя.
Развернув его, все увидели: это было прошение об отречении малолетнего императора Лю Туна.
В тексте он признавал свою недостойность столь высокого положения и, подражая добродетелям древних мудрецов, желал добровольно передать трон Синь Сюню. Указ скреплён императорской печатью и яшмовым резным печатным камнем.
Гао Чжун также доложил: на следующий день, в благоприятный час, когда все сановники соберутся в зале, канцлер поднимется на трон в зале Цяньцю, и сам малолетний император лично поможет ему взойти и провозгласит акт отречения.
Как только эти слова прозвучали — в зале раздались ликующие крики. Все придворные один за другим пали ниц, принося поздравления в соответствии с церемонией, предназначенной для Владыки девяти пяти (то есть нового императора).
Синь Сюнь сиял от удовольствия и с радостью принял все почести и славословия, что сыпались на него со всех сторон.
Среди оглушительного хора хвалебных речей и преклонённых коленей, он вдруг заметил: советник Чжу Цзэн по-прежнему стоит, не опускаясь на колени, и лицо его словно омрачено сомнением.
Чжу Цзэн был не просто одним из его чиновников — это был старый советник, один из тех, кто с самого начала шёл рядом: подсказывал, планировал, поддерживал на всём пути от Хэнаня до самого Лояна. У него была весомая репутация.
И вот теперь, когда все торжествуют, только он один не преклоняется.
У Синь Сюня промелькнуло раздражение, и он вслух спросил:
— Чжу Цзэн, ты почему не поздравляешь? Что за сомнения у тебя на лице?
Чжу Цзэн спокойно ответил:
— Я вовсе не против того, чтобы канцлер стал императором — но лишь говорю: время ещё не настало.
Ханьская династия пусть и ослабла, но пока ещё не впала в тиранию и жестокость.
Канцлер уже достиг высшей власти среди подданных, и теперь, если вдруг без объявления заменит императора — это вызовет волну недовольства. Голоса народа не заглушишь — этим не снискать людских сердец.
Но и это полбеды.
Чего я опасаюсь на самом деле — это Вэй Шао на севере.
Пока он не устранён, у канцлера всегда будет скрытая угроза.
Я знаю, канцлер решительно намерен вести войну против него.
Но разве не разумнее было бы сначала издать указ — обнародовать обвинение, будто Вэй Шао замышляет измену? Тогда поход обретёт законное основание. А если ещё и выступить от имени императора Хань, призвав других удельных хоу объединиться против мятежника — разве не было бы это куда сильнее?
Ведь если канцлер пойдёт войной от имени императора, а Вэй Шао ответит оружием — это будет выглядеть как открытый мятеж. И ещё до первой битвы он уже окажется в проигрышной позиции.
Но если канцлер провозгласит себя императором — и лишь после этого выступит в поход, разве не станет это для Вэй Шао наилучшим предлогом для «верной службы законному ханьскому дому»? Он сможет поднять знамя «верности династии», сплотить под ним остальных — и тогда уже не только не осудят, но, напротив, поддержат его.
Так не окажется ли канцлер в положении, когда ему противостоит не мятежник, а защитник престола?
Синь Сюнь нахмурился:
— Отчего ты говоришь такое и портишь мне торжественный момент? Разве не сказано — «недостойный уступает достойному»? Император сам признал, что не обладает достаточной добродетелью, чтобы занимать престол, потому и передаёт его мне. Так почему я не должен принять?
У меня в подчинении пятьсот тысяч воинов, десятки храбрых генералов. Моё войско столь грозное, что сброшенные в реку плети, казалось бы, способны остановить её течение — чего мне бояться в лице какого-то мальчишки Вэй Шао?
Кроме того, в прошлом месяце на восточной окраине Лояна было явлено небесное знамение — предвестие нового правителя Поднебесной. Разве это не свидетельство того, что Небо само выбрало меня?
Разве не сказано: «Кто не возьмёт того, что даровано Небом, — тот сам навлечёт беду»?
Чжу Цзэн, однако, не уступал:
— Я говорю не из упрямства. То самое «небесное знамение», что будто бы явилось на востоке Лояна в прошлом месяце, вызывает большие сомнения. Госпожа Су коварна и имеет свои замыслы. Канцлер ни в коем случае не должен поддаться на её чары — иначе, боюсь, будет слишком поздно сожалеть.
Синь Сюнь, проживший полжизни в роли безжалостного стратега, разумеется, не мог всерьёз верить в сны, пророчества и чудеса. Но он жаждал восшествия на престол. Долго не мог найти подходящего повода, колебался. И тут как раз подоспела история с вещим сном госпожи Су — она идеально пришлась ко времени, словно подушка для утомлённого путника.
Если изначально он верил в это лишь наполовину, то теперь — уже почти всем сердцем.
Выслушав Чжу Цзэна, Синь Сюнь пришёл в ярость:
— Дерзаешь говорить такое?! С какими мыслями ты здесь стоишь?! Если бы не твоя давняя служба и некоторые заслуги, я бы уже сурово покарал тебя! Моё решение принято. Если кто осмелится перечить — казнь!
Эти слова прозвучали, как гром.
Все присутствующие чиновники побледнели, взгляды один за другим обратились на Чжу Цзэна — в их глазах читалось осуждение и упрёк.
