Когда Вэй Янь прибыл в Дайцзюнь, не стал терять времени. В ту же ночь, на третьей стражи, он покинул городские ворота один, без сопровождения, и направился в дикие предгорья за городской чертой.
Он стоял, не шелохнувшись, среди пустоши. Перед ним, над сине-черной полосой хребтов, медленно поднималась над горизонтом круглая, бледная луна — чистая и холодная, как меч.
Прошло немного времени.
Позади, в ночной тишине, донёсся глухой топот копыт. Из темноты, с северной стороны, показались две тёмные фигуры — два всадника на быстрых конях. Один из них, едва подъехав, тут же спешился и быстро зашагал вперёд. Подойдя к Вэй Яню, тот пал ниц, ударившись лбом об землю.
Это был никто иной, как Ху Яньле — предводитель хуннской тысячи, тот самый, кого Вэй Янь когда-то пощадил и отпустил.
— Ты осмелел не на шутку, — голос Вэй Яня был холоден и грозен. — Осмелился вести своих людей по границе! Что, надеешься, если снова начнётся война, я пощажу тебя?
Ху Яньле припал к земле ещё ниже:
— Прошу, молодой господин, не гневайтесь. Мы не пришли с враждой. Лишь после того как отправили вам не одно письмо и не получили ни слова ответа, решился на это — иначе невозможно было с вами встретиться. Молодой господин, вы не знаете: в прошлом месяце, на празднике Туэхэ, нашего хана пытались убить. Стрела с отравленным наконечником попала прямо в грудь — только благодаря броне под одеждой он остался жив. Но рана тяжела, и до сих пор он не оправился.
Он говорил всё быстрее, почти захлёбываясь от спешки и страха:
— Левый советник не дремлет. Он наступает шаг за шагом, мечтая только о том, чтобы довершить начатое. Из четырёх великих родов Хунну лишь род Ху остался верен хану. Род Лань — колеблется. А Шу и Хэ уже подчинились Левому. Молодой господин… хан нуждается в вас. Без вашей поддержки он погибнет!
С этими словами он вновь ударился лбом в землю.
Вэй Янь молчал с минуту, затем медленно, холодно произнёс:
— У него ведь есть сыновья. Зачем так рваться за мной?
Ху Яньле обернулся, бросив взгляд назад. Вэй Янь машинально проследил за его взглядом — и увидел, как с другого коня спешился человек. Мужчина медленно направился к ним, и по мере приближения лунный свет постепенно обнажал его черты.
Он был в чёрных одеждах, сапоги из мягкой кожи, фигура высокая, но немного худая. Уже не молодой, но лицо — с ясными, правильными чертами, по-своему благородное. Молодым он, должно быть, был поразительно красив.
Несомненно, он был хунну по крови. Но, подумалось Вэй Яню, если бы его облачили в одежду ханьского чиновника, он нисколько бы не уступал по виду лучшим сановникам столицы.
Ху Яньле, поднявшись с колен, отступил на шаг и, вновь опустившись, громко произнёс:
— Мой хан.
Вэй Янь вздрогнул. Он не ожидал, что этот незнакомец, сопровождавший Ху Яньле, и есть сам У Чжуюй — лу-гуту хан Ричжу, вождь правого крыла Хунну.
Тот остановился перед ним. Их взгляды встретились.
Вэй Янь почувствовал, как внутри всё стянулось — как будто что-то давнее, вытесненное, снова поднялось на поверхность. Он невольно напрягся. А лицо У Чжуюя под серебристым светом луны казалось немного бледным, но в глазах вспыхнуло нечто едва сдерживаемое — волнение, которое он, казалось, не мог больше скрывать.
Он сделал шаг вперёд — и вдруг негромко, с придыханием, назвал его:
— Сын мой…
Протянул руку. Пальцы дрогнули — он хотел дотронуться до ладони Вэй Яня. Хотел коснуться. Хотел вернуть. Хотел… признать.
Вэй Янь молча отступил на шаг. В голосе его не дрогнуло ни единой ноты:
— У меня нет отца среди хунну. Мой отец умер ещё до моего рождения — двадцать восемь лет назад.
Рука У Чжуюя, застывшая в воздухе, медленно опустилась. Он стоял в тишине, словно к нему прикоснулся холод ночи, и, помедлив, заговорил негромко:
— Я понимаю… для тебя это нелегко. Я и сам пришёл, не для того чтобы насильно вернуть тебя или навязать свою кровь. Знаю, не имею на это ни права, ни лицемерной гордости. И всё же… я должен был сказать тебе правду — хотя бы один раз.
Он перевёл взгляд вдаль, будто там, в темноте, ещё можно было различить лица прошлого.
— Твоя мать… Да, я взял её силой. Привёл в земли хунну. Она жила со мной три года. На третий — забеременела тобой. Когда срок был уже пять месяцев, начался мятеж у Великих Юэчжи. Мне пришлось уехать — подавить восстание. Оставил её в Восточной ставке, надеясь, что всё будет спокойно.
Он на мгновение закрыл глаза.
— Я вернулся через четыре месяца. А её уже не было. Вэй Цзинь напал на ставку, забрал её силой. Я дважды пытался вернуть её. Но Вэй Цзинь каждый раз мешал. Писал я ему — просил мира, просил позволить хотя бы увидеться. В ответ — молчание. Даже моего посланника он казнил.
Голос хана зазвучал глуше.
— Тогда она уже была на сносях. Я… Я испугался. Испугался, что ещё одно вмешательство может ей повредить. Решил подождать. Думал: пусть родит — а потом… потом я снова приду за ней. За ней и за ребёнком.
Он замолчал. Мягкий лунный свет ложился на его лицо, и в его глазах вдруг блеснуло — не то от холода, не то от влаги. Он не отводил взгляда от Вэй Яня.
— Однако вскоре получил печальное известие: она умерла. Это произошло во время родов, которые оказались слишком сложными.
Слова оборвались. В его глазах, при всей сдержанности в лице, дрожало то, что нельзя было назвать иначе, как боль.
И молчание снова легло между ними — тяжёлое, как горечь, не знающая извинения.
— Когда я впервые увидел её… — голос У Чжуюя был хрипловат, будто воспоминание резало изнутри, — мне было всего восемнадцать. Твоя мать… она была необычайно красива. Я влюбился в неё с первого взгляда. И она стала моей первой женой.
Он вздохнул, едва заметно качнув головой.
— После её смерти я пять лет никого не брал. Лишь по настоянию отца женился снова — на девушке из рода Ху. У нас родились ещё два сына. Но твою мать… я не мог забыть.
