Сяо Цяо посмотрела прямо на Вэй Шао. Голос её стал тише, почти шёпотом:
— Как вы думаете… это возможно?
В комнате воцарилась тишина.
Плотная, звенящая, как накануне шторма.
Сяо Цяо старалась держать себя в руках, но взгляд всё же выдавал волнение. В её глазах блеснуло что-то тревожное. Она сидела прямо, но пальцы сжались в ладонях, а между ними уже проступила тонкая влага.
Судьба Янчжоу — и вся судьба семьи Цяо — в этот миг, возможно, висела на одном-единственном слове.
А Вэй Шао всё смотрел на неё. Снаружи он был всё тем же — сдержанным, почти равнодушным. Но внутри… внутри он был потрясён.
Да, поражён — не менее.
Военная хитрость — высшая из искусств.
Всё, что она сказала… было правдой.
И, как ни странно, совпало с тем, что он уже успел обдумать сам.
Прошлой ночью, после того как Вэй Лян ушёл, а он остался один в этом самом кабинете, встречая зарю за грудами донесений и карт, — у него уже сложился план.
«Пустить орла на лису» — это выражение мелькнуло тогда в его мыслях. И под «орлом» он тоже имел в виду Ян Синя, наместника Янчжоу.
Остальное — вопрос техники: выйти лично, пообещать выгоду, двинуть игровую фигуру вперёд. Он знал: Ян Синь жаден, хитер, умеет считать. Склонить его — не так уж трудно.
И всё же…
Он не отдал приказ. Не начал действовать. Не решился.
Потому что внутри, между решением и действием, стояла преграда.
Та самая преграда, о которой он сам сказал утром бабушке: рана. Которая не затянулась. И не затянется.
Каждый раз, когда он думал о доме Цяо, перед глазами вставала та картина: кровь, сумятица, страх, мёртвые тела его отца и дяди. Сцена, слишком ярко врезавшаяся в память подростка. С годами она не угасла — наоборот. Она прорастала, как сорняк, в самые глубины сознания. Просто не всегда всплывала наружу.
Но теперь…
Эта девушка.
Та, что когда-то была приведена в его дом, как разменная монета.
Она — оказалась не просто красивой. Хотя она, несомненно, была именно такой: прекрасной, тонкой, как цветок в тени.
Но не только.
Он начал ловить себя на том, что иногда, при взгляде на её лицо, в её улыбке или в каком-то неловком жесте, возникает нечто тревожное.
Желание. Смущение. Задержка дыхания.
Она умела тронуть его, даже не осознавая, что делает.
И вот теперь — она не просто произнесла правильные слова.
Она прочитала его ход — до того, как он его озвучил.
И поставила себя не в позицию просительницы.
А — союзницы.
Он мог быть с ней мягким — и был. Но только в пределах дозволенного. В стенах спальни, когда всё сводилось к дыханию, прикосновениям и глазам, отражающим свет от занавешенной лампы. За этой чертой — она вновь становилась лишь дочерью рода Цяо. И всё, что он чувствовал к ней вблизи, — тепло кожи, зыбкое волнение, желание — не могло заслонить ненависти, веками прорастающей в его крови.
Цяо. Дом предателей. Дом, обагривший меч Вэев кровью его отца и дяди.
Он знал: он колебался.
Поэтому ещё до рассвета он отправился к бабушке. Не за советом, нет. Просто — чтобы услышать. Чтобы дать себе право сделать то, к чему он уже был почти готов.
Старшая госпожа Сюй не произнесла решения вслух. Но Вэй Шао услышал.
Когда он вышел из северного крыла и пересёк порог дома, в нём уже зрело решение.
В зале совета его ждали. Вэй Лян, Ли Чун, писари и командиры — два десятка людей. Взгляды были устремлены в одну точку: в его молчание, в его фигуру за перегородкой.
Он уже собирался войти.
И именно в этот момент — появилась она.
Он не удивился, что она пришла. Он ожидал. Если она узнала о бедствии Янчжоу — она придёт. Но он не ожидал, как она это сделает.
Новая одежда, лёгкий румянец, собранный взгляд. Никаких слёз. Никакой паники. Она пришла — говорить.
И она заговорила.
Сначала — признание своей слабости. Потом — напоминание о чести, о том, что союз скреплён не чувствами, а обязательством. Затем — стратегия. Прямая, сильная, достойная военного совета. И, наконец, — личная ставка: всё приданое. Всё, что у неё есть.
Он слушал молча. Смотрел на неё — и слушал.
Если бы он не решил заранее — она бы его убедила.
Сяо Цяо сидела прямо, не опуская взгляда. Плечи чуть напряжены, руки в складках платья. Он видел — она волнуется. Но она держится.
И в этот момент он понял: она — не просто дочь дома Цяо. Она — Сяо Цяо.
Женщина, что может говорить с ним не как жена. Как равная.
Он поднялся с места.
— Подожди здесь, — сказал он.
На пороге он обернулся — лишь на миг.
— Всё, что нужно было сказать, ты сказала.
И вышел — туда, где его уже ждали. Чтобы отдать приказ.
Что именно он чувствовал в эту минуту — Вэй Шао и сам не знал.
Удивление?
Восхищение?
А может быть… неуловимое, почти обидное разочарование?
Сложно было сказать. Всё внутри переплелось — неуловимо, не поддаваясь ясному чувству. Он не мог определить, откуда это: от неё ли, от себя самого, или от того, как всё это вдруг стало слишком личным.
А она в это время уже закончила говорить.
— Как вы думаете, муж мой… возможно ли это? — тихо, почти неслышно спросила она.
Она замерла, сидя напротив, прямая и спокойная, с непроницаемым выражением лица. Однако в уголках её глаз читалось напряжение, а между бровей пролегла едва заметная тень тревоги. Её руки были сжаты в складках платья, и если бы он присмотрелся внимательнее, то заметил бы, что они слегка дрожат.
Он молчал, не отвечая. Он просто смотрел на неё, без слов, без движения. Его лицо было спокойным, почти непроницаемым, словно гладкая вода в пасмурный день, когда даже ветер не тревожит её поверхность.
От этого молчания в ней медленно нарастало беспокойство.
Она всё продумала, когда ехала сюда. Каждое слово, каждый довод. Она верила, что если он выслушает её, если просто даст ей договорить, то поймёт. Она не взывала к жалости, не играла на его чувствах. Она говорила, как взрослый человек — прямо, ясно, по существу.
Но он молчал. Он сидел напротив, всего в двух шагах от неё, но в то же время будто за стеной.
Может быть, она переоценила его терпение? Может быть, сказала слишком много?
Или же он уже принял решение — ещё до того, как она вошла?
И всё же, возможно, он просто не решается?
Она должна была сделать всё возможное, чтобы убедить его. У неё не было времени на сомнения или колебания. Если он ещё мог сомневаться, то она уже нет.
