Под лунным светом Да Цяо наконец вырвалась из рук молодого мужчины. Опустив голову, она резко обернулась и пошла прочь. Но не успела сделать и двух шагов, как он подхватил её сзади, крепко обняв за талию.
Она снова замерла. Но лишь на мгновение. В следующую секунду вырвалась и ушла.
Юноша больше не гнался за ней. Он лишь стоял, глядя, как её силуэт растворяется в ночи. А потом медленно опустился на колени. Его чёрная фигура застыла посреди двора — недвижимая, как каменное изваяние.
Сердце Сяо Цяо сжалось, забилось в тревоге. Она поспешно бросилась обратно. Во внутренней комнате служанка всё ещё спала. Сяо Цяо прокралась мимо, взобралась на постель, подняла одеяло и легла под него. Не успела она сомкнуть глаза, как снаружи раздался тихий скрип двери и тонкий, легкий шорох шагов — Да Цяо тоже вернулась.
Наверное, она всё ещё была взволнована — проходя мимо ложа служанки, нечаянно задела стоящий у изголовья табурет. Табурет опрокинулся, с глухим «пад» упал на пол. Служанка испуганно пробудилась от сна, распахнула глаза. В полусне разглядела тень, замеревшую рядом, и уже собиралась закричать — но тут же узнала госпожу Да Цяо.
— Ничего. Спи. Я просто… выходила облегчиться, — послышался голос Да Цяо, ровный и безмятежный, будто ничего и не случилось.
Служанка не заподозрила подвоха, поспешно поднялась и поставила опрокинутый табурет на место.
Прошло лишь несколько мгновений, и Сяо Цяо уловила за занавесью тихий шелест одежды — кто-то неторопливо раздевался. Затем полог слегка приподнялся, и Да Цяо осторожно забралась на постель, повернувшись спиной, лицом к стене, тихо легла рядом.
Сначала она лежала неподвижно — будто заснула сразу, едва коснувшись подушки. Но вскоре её плечи начали чуть заметно дрожать. В безмолвной темноте до уха Сяо Цяо донёсся приглушённый, едва уловимый всхлип.
Внутри Сяо Цяо началась борьба — разум призывал к осторожности, сердце же сжималось от жалости. Она не знала, как поступить. Но вдруг услышала, как всхлип превращается в сдавленный, почти задыхающийся плач — тот, что подавляют, боясь разбудить другого. И всё же даже сквозь усилия, чтобы заглушить рыдания, её плечи вздрагивали сильнее.
Сяо Цяо медленно открыла глаза, повернулась и увидела, как сестра съёжилась на краю постели, будто пряталась от всего мира. Она крепко сжала зубы, приняв решение. Придвинулась ближе, осторожно обняла Да Цяо сзади, руки легли на тонкую талию, и, приблизив губы к уху, тихо прошептала:
— Сестра А Ф, не плачь… Когда ты вышла, я пошла за тобой. Я всё видела.
Тело Да Цяо напряглось. Через мгновение она резко обернулась, голос её был взволнован:
— Маньмань, ты только не подумай дурного! Я, просто…
Сяо Цяо молча приложила ладонь к губам сестры, призывая к тишине. Затем, поднявшись с ложа, на цыпочках подошла к дверям и затаила дыхание. Снаружи до неё донёсся лишь едва слышный скрежет — служанка во сне поскрипывала зубами. Лишь тогда Сяо Цяо вернулась и зажгла лампу. Обернувшись, она увидела Да Цяо.
Та уже села на постели. Чёрные, как крыло ворона, волосы спадали мягкими прядями на плечи, небрежно собираясь у шеи. Она вцепилась в одеяло, скомканное у пояса, как будто лишь оно могло дать ей опору. Лицо оставалось бледным, веки всё ещё подёрнуты влажным румянцем после слёз. На щеках — следы не до конца высохших капель. Она растерянно глядела на Сяо Цяо, как беззащитная красавица в старинной балладе, способная разжалобить и камень.
Только когда Сяо Цяо поставила лампу в нишу у изголовья, Да Цяо очнулась от оцепенения. Поспешно схватила её за руку, голос был взволнован, едва слышен:
— Маньмань, ты не подумай дурного… Я правда ничего не хотела. Просто… ночь глубокая, холодно, а он всё ждал в саду… Я боялась, что кто-нибудь увидит, и тогда… тогда всё обернётся бедой. Я… я только хотела, чтобы он ушёл…
Её руки были ледяными, дрожали, как голос.
Сяо Цяо мягко сжала их в своих ладонях, посмотрела сестре в глаза и спокойно сказала:
— Сестра, я видела его. Но не бойся — я никому не расскажу. Ты… ты его любишь, да?
На щеках Да Цяо, ещё мгновение назад белых как бумага, появилась робкая, смущённая заря. Она колебалась, но, встретив взгляд сестры, наконец кивнула, произнеся почти шёпотом:
— Он… он из низкого сословия. Но он — очень хороший. Он… правда, очень хороший…
Этот юноша вырос на конюшне семьи Цяо. Он был молчалив, почти нем как камень, не любил лишних слов, но обладал крепким телом, редкой силой и быстротой, способной поспорить с ветром. Он знал повадки лошадей, чувствовал их, как собственное дыхание: даже самые норовистые жеребцы в его руках становились кроткими, словно ягнята. Со временем распорядитель перевёл его в число конюхов, сопровождавших главу рода в поездках. Так он впервые оказался в поле зрения старшей дочери главы — Да Цяо.
И всё же, на протяжении долгих лет, он оставался для неё лишь молчаливым, крепким юношей с разными глазами, который казался ей разве что особенно надёжным — особенно в те моменты, когда, опустившись на колени, служил ей подставкой, помогая взобраться в повозку или сойти с неё. Среди прочих слуг, чьё плечо порой дрожало, словно тростинка под ногой, его спина казалась незыблемой, как гранитный утёс.
Она запомнила его по-настоящему лишь три года назад, в день, когда скончался её суженый. Хотя они ни разу не встречались, известие стало для неё тяжёлым ударом. В те месяцы она нередко сопровождала мать в храм Чаншэн за городом — ставить свечи, возносить молитвы.
В тот злополучный день, на обратном пути, упряжка внезапно взбесилась: испуганные кони вырвались из повиновения, выбросили возницу и понесли повозку по дороге, подпрыгивая и заносясь с такой силой, что вот-вот могли опрокинуться или даже сорваться с обрыва. Она и мать застряли внутри, не в силах выбраться. Паника охватила их.
И в тот самый миг, сквозь рокот копыт, издали раздался пронзительный свист, словно птица пронеслась над полем. Кто-то с невероятной быстротой догнал упряжку. Коней будто окатили водой — они сбавили бег, а затем, как по велению, перешли на шаг и остановились у обочины дороги…
