Полмесяца назад, когда Син Сюнь поджёг себя, бушующий огонь уничтожил большую часть построек Северного дворца. Уцелело лишь несколько фрагментов. Вэй Шао, стремясь как можно скорее покончить с мятежным малым двором, не стал тратить время на восстановление. Он лишь распорядился привести в порядок то немногое, что осталось после пожара, чтобы временно использовать эти залы как жилые помещения.
Су Эхуан разместили в самом роскошном зале — в зале Янсю, сохранившем золотые балки и росписи. Остатки наложниц и служанок прежнего двора, кто чудом выжил после мятежа и пламени, собрали в восточном крыле, в обители Цзэнси.
А Да Цяо…
Её поселили в самой отдалённой, самой запущенной части дворца — в заброшенном зале Чуньдэ.
Она болела уже долгое время.
Рядом с ней осталась только одна старая служанка, присматривавшая за лекарствами и едой.
Когда-то, давным-давно — тогда она ещё не вышла замуж — в родном уезде Восточного округа, она и её младшая сестра, Сяо Цяо, были известны повсюду. Обе — ослепительно красивы. Их называли Двойными Цяо — за изящество, что затмевало даже цветущие сады.
Сейчас ей было около двадцати пяти или двадцати шести — возраст, когда женщина должна расцветать, подобно весеннему персиковому цвету, дарить миру всё самое нежное и прекрасное.
Но Да Цяо истончилась до неузнаваемости.
На постели лежала рука — худая, как пересохшая ветвь, кожа на ней была почти прозрачной, и сквозь неё ясно проступали тонкие, ветвистые вены, как паутина, расползавшаяся под кожей.
Лишь когда она открывала глаза, можно было вглядываться в их тусклый блеск и, при большом желании, угадать в них отголосок той прежней красоты, что когда-то ослепляла мужчин.
Да Цяо чувствовала жажду.
Сильную, давнюю, томительную.
Она знала, что старая служанка не желала её обслуживать. Минуту назад она пыталась сама сползти с ложа, добраться до кувшина, но не смогла. Сил больше не было. Казалось, каждая крупица жизни, каждая капля энергии понемногу вытекала из её тела.
Она вновь позвала служанку — голосом слабым, будто ветром колыхнуло лист.
Та всё же пришла.
Плоские подошвы её обуви издавали по каменным плитам сухой, неприятный звук — плёк-плёк, как по мёртвому полу.
Старая женщина налила чашу воды — вода была ледяной, застоявшейся. Подойдя, она небрежно швырнула чашу на край ложа — глиняная посудина со звоном ударилась о деревянную раму.
Половина воды выплеснулась из чаши, промочив край постели.
— Занята я, лекарство вам варю! Нет ничего срочного — так и не зовите! —
раздражённо проворчала старая служанка, даже не оглянувшись, и, повернувшись на каблуках, удалилась прочь.
Все знали: женщина, за которой её назначили присматривать, хоть и числилась по имени законной супругой императора Великой Янь, но за всё это время тот ни разу не пришёл к ней. Ни единого раза.
Более того, по дворцу давно ходили пересуды: будто бы он вообще ни разу не прикоснулся к ней. За столько лет — даже пальцем не коснулся.
Стать женщиной — и дожить до такого. Жить — значило лишь продолжать сносить унижение.
…
Да Цяо с трудом поднялась, опираясь на локти.
Она была так истощена, что, сев, ощутила, как собственные кости болезненно впиваются изнутри — в тело, в кожу.
Она медленно потянулась за чашей воды, которую выпросила почти с мольбой. Но в тот самый момент, когда пальцы почти коснулись ободка, ей показалось, что перед глазами мелькнул свет — и мрак заброшенного покоя озарился, будто кто-то внезапно зажёг светильник.
Это была женщина.
Она шла прямо к её ложу, легко и бесшумно ступая по каменному полу.
Женщина, что приближалась к ложу, была старше тридцати, но ухожена столь безупречно, что время, казалось, вовсе не оставило на ней следа. Кожа — гладкая, полная, с живым сиянием. Она становилась разительным контрастом истощённой Да Цяо, чьё тело почти сливалось с постелью.
Её причёска — сложнейший «узел из девяти колец, встречающих бессмертных» — была настоящим произведением искусства. В волосы вплетён яркий, сверкающий шпиль с головкой феникса; из раскрытого клюва феникса свисала нить из стеклянных бусин, что звенели при каждом шаге — тихо, но нежно, как шёлк, касающийся струны.
Одна только причёска требовала не менее получаса и рук двух служанок, трудящихся в полном сосредоточении.
На ней была роскошная юбка цвета императорского пурпура — из кэссы, ткани, столь сложной в плетении, что даже двадцать лучших мастериц за год едва ли могли соткать из неё всего одну полосу. Мужи высших чинов позволяли себе лишь узкие пояса из такого шелка.
А она — пошила из него весь подол.
На ногах — туфли на трёхдюймовой подошве, с верхом, вышитым золотыми нитями. По мысам — по жемчужине, плотно вплетённой в ткань. А спереди — по одной подвесной бабочке, вырезанной из нефрита и оправленной в золото. С каждым шагом её хрупкие крылышки подрагивали, заставляя всех вглядываться в это дивное зрелище.
Это была госпожа Су. Любимица Вэй Шао. Единственная женщина, неизменно сопровождавшая его все эти годы.
Теперь она носила титул госпожи — благородной супруги — высшей наложницы дворца.
Старая служанка, завидев благородную супругу Су, тут же сменила выражение лица на угодливое, поспешно опустилась на колени и с глухими ударами лбом поклонилась.
Су Эхуан лишь слегка наклонила голову и спокойно велела:
— Уйди.
Служанка быстро вышла. В зале остались только двое — Да Цяо и Су Эхуан.
Су Эхуан подошла к ложу и присела на край. Затем сама взяла чашу с ледяной водой, преподнесла её к губам Да Цяо и мягко улыбнулась:
— Говорят, ты серьёзно больна. Император уехал в поход на Юн, а мы с тобой, как-никак, всё же были сёстрами по судьбе. Я решила навестить тебя.
Да Цяо не пошевелилась. Ни единого движения.
Су Эхуан мельком взглянула на её пересохшие, потрескавшиеся губы. Лёгкая тень сомнения скользнула по её лбу — морщины, тонкие, как шелковинки, прорезали кожу между бровей и в уголках глаз. Ей было за тридцать, и, хотя она всё ещё сохраняла свою ослепительную ухоженность, даже это едва заметное движение выдало след времени.
— Эти хамки… — пробормотала она. — Вот так у нас прислуживают? В такую стужу — ледяную воду больной женщине?
С этими словами она со стуком бросила чашу на пол.
Бамбуковая чашечка глухо ударилась о плитку и покатилась, издавая сухое, полое цок-цок, оставив за собой пятно разлившейся воды.
Да Цяо не шелохнулась.
Су Эхуан внимательно вгляделась в её лицо:
— Перед отъездом Его Величество даровал мне титул благородной супруги. Ты ведь знаешь об этом?
Да Цяо, конечно же, не знала.
Никто ей ничего не говорил.
Да она и не стремилась знать. Такие вещи больше не имели для неё значения.
— Его Величество, — сказала Су Эхуан медленно, — должен был сделать ещё одну вещь. Он должен был провозгласить тебя императрицей. Но он этого не сделал. Разумеется, он никогда бы не сделал этого. Он не мог. Но пока ты жива — даже если ты всего лишь тень, дыхание, шёпот прошлого — я… я тоже не могу стать императрицей Его Величества.
Она вздохнула.
И посмотрела на Да Цяо с выражением, в котором смешались снисходительная жалость и холодная, чуждая сочувствию обречённость.
— Поэтому… я действительно не понимаю, — сказала она, наклонив голову, — зачем ты до сих пор держишься? Зачем живёшь, прячась в этой агонии, когда могла бы уже давно уйти?
