Чжу Цюань с молодых лет был слугой в доме Вэй. С тех самых времён, как Вэй Янь был ещё ребёнком, он ежедневно прислуживал ему: подавал воду, следил за одеждой, знал его распорядок, нрав, молчание и вспышки.
Когда в семнадцать лет Вэй Янь женился и покинул родовое гнездо, переселившись в собственное поместье, Чжу Цюань последовал за ним — как тень, как привычка, как молчаливая привязанность. Прошёл всего год, как молодая жена скончалась. И Вэй Янь с тех пор больше не брал жену.
В военных делах — в управлении армией, в наведении порядка на границе — Вэй Янь был безупречен. В этом не нашлось бы ни одного чиновника, кто мог бы его упрекнуть: строгая дисциплина, чистота управления, ясные приказы. Но в частной жизни… всё обстояло иначе.
С тех пор как он остался один, его нрав стал более вольным, почти развращённым. Женщины вокруг него менялись беспрестанно — точно в круговерти карусели. Долго ни одна не задерживалась. Он редко бывал в Юйяне — жил, как перекати-поле, без корней.
Старшая госпожа Сюй тревожилась.
Иногда звала Чжу Цюаня к себе, расспрашивала — не с упрёком, а с заботой — как Вэй Янь живёт, что говорит, кто рядом. Чжу Цюань возвращался от неё со вздохом, бывало, пытался осторожно увещевать господина: мол, хорошо бы подумать о новой супруге, осесть, обрести опору.
Но Вэй Янь никогда не сердился. Только смеялся легко — и оставлял всё как есть.
На этот раз Вэй Янь отправился в Дайцзюнь поспешно. Уезжал, словно в спешке, и в тот самый день распустил всех своих наложниц. Чжу Цюань, наблюдая за этим, чувствовал странную тревогу. Господин в последние дни будто стал другим — тише, углублённее в себя, и, возвращаясь домой, держался глухо, точно тень.
Тревога не покидала сердце.
И вот, только он сел выпить с одним старым знакомым — отказаться уже не сумел, пришлось пройти через несколько улиц до скромного питейного дома. Не успел осушить и пары чаш, как заметил за окнами суматоху: прохожие, один за другим, бежали в сторону, откуда он сам пришёл, при этом выкрикивая: — Пожар!
Он тут же выскочил на улицу. Прищурившись сквозь вечерний дым, различил в отдалении — как раз в той стороне, откуда пришёл — столб огня, взвившийся в небо.
Сердце у него оборвалось. Не дожидаясь никого, он бросился обратно.
Когда выбежал на пересечение улиц, огонь уже был видно отчётливо. Пылала… их усадьба. Дом Вэй Яня. Пламя неистовствовало, будто вырвалось из самого подземного ада.
Чжу Цюань побледнел, бросился звать на помощь. Но лето на севере само по себе сухое и тяжёлое; хоть осень и близка, дождей давно не было. Огонь, разгоревшийся под таким небом, уже не подавить ни криком, ни вёдрами. Он мог только бессильно стоять и смотреть, как пламя жрёт всё.
К счастью, Вэй Янь был нелюдим, и дом его стоял особняком, по его же воле — вдали от соседей. Потому пламя не перекинулось на другие дома. Но сам особняк…
Когда, наконец, пожар утих, а остатки огня залили — от дома остался только чёрный остов. Крыша обрушилась, стены почернели и осели, всё, что было внутри — мебель, свитки, посуда, одежда — превратилось в пепел.
Чжу Цюань ясно помнил: уходя из дома, он оставил всё в порядке, ни огня, ни открытого света в покоях не было. Откуда же вспыхнул пожар? Единственное объяснение, которое приходило в голову, — разве что в очаге, в глубине печи, осталась искра, которую плохо затушили, и она потихоньку вылилась в беду…
Он корил себя без устали. Зачем пошёл пить? Зачем ушёл, оставив дом без присмотра? Не простит себе этого.
Пока сам разгребал обугленные останки в угольной тишине, поспешно отправил человека во двор к старшей госпоже Сюй — донести, что случилось, не откладывая.
…
Тем временем, в другом конце города, день клонился к вечеру.
С утра Вэй Шао уходил из дома, как влюблённый юноша — с неохотой, с оглядкой, каждый шаг будто бы отрывался от Сяо Цяо. Они долго прощались, перешёптывались, держались за руки. Он пообещал: вечером непременно вернётся пораньше — поужинать с ней вместе.
К вечеру Сяо Цяо приняла ванну, запах которой тонко держался в волосах и на коже, сменила одежду на новую — лёгкий летний наряд из тончайшего газового шёлка, цвета весенней примулы, с лёгким ароматом пряного жасмина.
Перед зеркалом она чуть подрумянила щёки редкой пудрой с нежным ароматом фиалки. Легкий штрих — и лицо, как утренний цветок, расцвело мягкой нежностью.
В зеркале смотрела на себя женщина — изогнутые, как вырезанные, брови, тёплый взгляд, будто ускользающая волна, щеки — как лепестки лотоса, свет на коже — нежнее закатного золота. Даже она сама, увидев отражение, не смогла не улыбнуться.
Сяо Цяо начала ждать возвращения Вэй Шао.
Сумерки сгущались, небо за окнами становилось всё темнее. Прошёл ужин — тот самый час, о котором они условились утром. Но Вэй Шао всё не приходил.
Сначала она терпеливо ждала. Потом — стала тревожиться. Подумала, что, может, случилось что-то неожиданное. Собиралась уже послать кого-нибудь к канцелярии — благо, дорога недалёкая, — как вдруг появился один из его личных телохранителей и передал короткое сообщение: господин хоу задержался по делам, ужинать не вернётся, просил госпожу не ждать.
Сяо Цяо не заподозрила ничего дурного.
Дела у Вэй Шао всегда были. Иногда срочные, иногда неожиданные. Она лишь кивнула, отправилась в трапезную и поужинала одна — без особых мыслей.
Кошка всё ещё не была отдана. Но после недавнего случая Сяо Цяо стала осторожнее. Хоть и хотелось приласкать мягкое существо, она знала, как чувствителен Вэй Шао к шерсти и запаху. А потому, вымывшись, переодевшись, она больше не шла в ту комнату.
Вернувшись в спальню, она не чувствовала ни раздражения, ни тоски. Только — лёгкую пустоту.
Чтобы прогнать молчание, села за стол и снова взялась за кисть, продолжая переписывать сутру.
В комнате стояла тишина. Лишь изредка, когда огонь в лампе треснул и сорвался язычком вверх, до слуха доносился тонкий, резкий пшик — будто кто-то, не дыша, незримо прошёлся по комнате.
Простите, но улаживать одежду невозможно, её можно укладывать, улаживают дела или проблемы.
У Сяо Цяо есть шанс остаться в живых, судя по всемувсему, раз не пришёл сразу задушить жену, а всего лишь сжёг усадьбу брата.