Она встретилась взглядом с единственным, пронзительным глазом Госпожи Сюй— и сердце забилось сильнее. Пыталась сохранить спокойствие, с трудом сдержала дрожь в голосе:
— Нет… Мы больше ни о чём не говорили. Он довёл меня и сразу ушёл.
Слова были сказаны, но взгляд её выдал больше, чем рот. В нём мелькнула тень — слабая, неуловимая, но очень ясная.
Она не смела больше смотреть в лицо свекрови. Опустила глаза, словно ребёнок, пойманный на лжи.
В комнате стояла тишина.
Такая плотная, что, казалось, если бы где-то на пол упала иголка, её звон разнёсся бы эхом. Только двое — две женщины, разделённые поколением, характером, властью. И тайной.
Госпожа Чжу сидела, затаив дыхание. Не дышала, не шевелилась.
И вдруг — голос Госпожи Сюй. Тихий. Без единой эмоции. Как сталь.
— Ты была последней, кто видел его перед исчезновением. Невестка с утра сказала мне: до того, как он вышел к тебе — он был в порядке. А после… исчез. Исчез на всю ночь.
Пауза. Затем — холодный, как лёд, приговор:
— Я скажу тебе прямо. Я уже всё знаю.
— Это ты рассказала ему о Янь`эре, верно?
Плечи госпожи Чжу вздрогнули.
Она медленно подняла глаза — и столкнулась с ледяным, неотвратимым взглядом единственного глаза Госпожи Сюй. Тот впивался в неё, как игла, не мигая.
Он рассказал ей, — пронеслось у неё в голове. Он всё-таки рассказал!
Её сердце забилось в бешеном темпе. В груди всё сползло вниз, как будто что-то провалилось. Она попыталась заговорить, открыть рот, но язык словно онемел. Слова не шли. Лицо побелело. Взгляд метался, голос застрял в горле.
Госпожа Сюй не сводила с неё взгляда. Таких женщин не обманешь — не после десятилетий наблюдения за каждым движением.
Ещё утром, при первом разговоре, она уловила: эта женщина что-то скрывает. А теперь, глядя на её растерянность, на дрожащие губы, Госпожа Сюй больше не сомневалась.
Поднялась буря.
— Как ты смеешь! — её голос раскатился по комнате, как удар грома. Она с грохотом ударила по столику перед собой, фарфор задребезжал. — Ты осмелилась — за моей спиной — говорить такое Шао`эру?! Внести раздор между братьями?!
Слова были как плеть.
Взгляд её был огнём.
За все эти десятилетия, что жила она в этом доме, старшая госпожа Сюй хоть и держала госпожу Чжу на расстоянии, но никогда — никогда — не поднимала на неё голос так, как сейчас.
Тем более — не позволяла себе унижать её при людях.
А теперь… всё рухнуло.
Лицо госпожи Чжу побледнело, стало землистым, как старое вино, оставшееся на воздухе. Под руками задрожали колени. Она едва не осела прямо на пол. Глаза затуманились — вот-вот хлынут слёзы.
Она повалилась ниц, голос её задрожал:
— Прошу… прошу простить, матушка… Позвольте мне хотя бы объясниться!
Она заговорила быстро, сбивчиво, словно стараясь не упустить ни одного шанса:
— Неужто вы думаете, что я специально хотела поссорить их? Если бы я имела дурной умысел — разве ждала бы тридцать лет, чтобы открыть рот? Неужели терпела бы всё это — до сего дня?
Старшая госпожа Сюй молчала, а госпожа Чжу всё твердила:
— Вы не знаете, матушка… Шао`эр слишком прям, он… он никого не подозревает. Если бы дело касалось чего угодно — я бы не тронула. Но речь о Янь`эре! Он… он с самого начала был не из нас. Мы — семья стражей северной границы, а он — чей сын? Сын врага! Мы кормим в доме сына хунну, тридцать лет! Разве это не угроза?
Голос её дрогнул. Слова становились всё горячее, тревожнее:
— Я боялась. Боялась, что Шао`эр однажды всё потеряет. Что… слишком поздно всё будет. Я просто… я просто хотела, чтобы он знал правду, пока не поздно…
Раздался грохот — резкий, как удар молнии.
Старшая госпожа Сюй с яростью опрокинула тяжёлый чайный столик из душистой древесины. Всё, что было на нём — чаши, вазы, блюда — с громким звоном и треском разлетелось по полу, брызнув осколками во все стороны. Один сосуд отскочил от стены, другой разлетелся у ног госпожи Чжу
За дверью что-то ахнуло — это тётушка Чжун, старшая служанка, услышав шум, кинулась внутрь.
Она застыла, увидев: госпожа Чжу распростёрта на полу, трясущаяся, бледная. А напротив — госпожа Сюй, стоящая с мертвенно-белым лицом, вытянув руку и указывая прямо на неё, будто вынося приговор. В её глазах было нечто такое, чего тётушка Чжун не видела никогда за все десятилетия службы.
Госпожа Сюй тяжело дышала. Плечи ходили ходуном, будто в груди ей перекрыли воздух. Она закашлялась, взялась за грудь, спина выгнулась.
— Госпожа! — вскрикнула служанка и кинулась вперёд.
Она осторожно подхватила Госпожу Сюй, начала растирать ей грудь, плечи, спину — чтобы дыхание вернулось, чтобы кровь разошлась.
Прошло несколько долгих секунд.
И наконец — хриплый, будто вырвавшийся из самых лёгких, вздох. Тихий, долгий, сдавленный:
— Уведите её!
Голос был дрожащий — но в нём звенело не меньше власти, чем в ударе по столу.
Тётушка Чжун бросила взгляд на госпожу Чжу.
Та тряслась. Её сотрясал мелкий, судорожный озноб. Она не плакала, но была бледна, будто из неё выжали всё. Тело её будто обмякло — ни сил, ни духа. Тётушка Чжун не сказала ни слова. Только мягко, но решительно проговорила:
— Госпожа, прошу… вам лучше уйти.
Госпожа Чжу попыталась подняться. Руки скользили, колени дрожали. Она встала — с трудом, почти ползком. Не поднимая головы, сгорая от стыда, медленно, почти крадучись, вышла из комнаты.
Вслед за её удаляющимися шагами в комнату вернулась тишина.
Тётушка Чжун и вторая служанка осторожно подхватили Госпожу Сюй, бережно проводили её к ложу и помогли лечь. Лицо её всё ещё было бледным, но дыхание стало ровнее. Цвет медленно возвращался в щёки.
Тётушка Чжун осталась рядом, тихо следила за дыханием, хотела уже спросить — не пожелает ли госпожа чего-нибудь поесть или выпить…
Но Госпожа Сюй вдруг открыла глаза.
Медленно. Без гнева. Без дрожи. Но с тем прежним холодным, несгибаемым светом, которым она держала весь этот дом, всю эту семью десятилетиями.
— Запрягай повозку, — произнесла она.
Голос был хрипловатый, ослабевший. Но — спокойный. Властный. Неподлежащий обсуждению.
Тётушка Чжун тотчас склонилась:
— Есть.
