— Новое… лучше. Всё новое — к лучшему.
За месяцы, проведённые в доме хоу Чжунъюн, Гу Цзюань обнаружил превосходный кусок нефрита.
Не имея возможности уделять много времени своему занятию, он работал по ночам, освещая своё рабочее место лампой и вырезая что-то.
Будучи новичком в этом деле и не имея опыта обращения с резцом, он поранил свои руки до крови.
Заметив это, дед предложил ему обратиться к мастерам в ювелирную лавку, где его работу выполнят гораздо лучше.
Однако Гу Цзюань отказался, покачав головой: «Я делаю это для одного человека. Если подарок от всего сердца, его нужно вырезать самому».
Я предположила, что он намеревался преподнести его наложнице Линь в память о ней.
Но он… вручил его мне.
Браслет был лёгким, но в тот момент он показался мне тяжелее тысячи монет и всех слов, которые я когда-либо слышала.
Он лёг на мою ладонь, и сердце сжалось с такой силой, что я едва не расплакалась.
— Я хотел подарить тебе это на день рождения, — тихо произнёс он. — Но потом подумал… не хочу видеть тебя грустной.
Я упрямо фыркнула:
— Я и не была грустной вовсе.
Гу Цзюань чуть улыбнулся — неторопливо, с какой-то новой мягкостью в голосе:
— Да. Ты не была грустной. Это я… был грустен.
Всегда сдержанный и сильный, этот юноша впервые говорил о чём-то, что его тревожило. Его голос едва заметно дрожал.
— Когда ты грустишь… мне становится ещё хуже.
— Госпожа Сун, — он посмотрел мне прямо в глаза, — кажется, я заболел?
Я застыла, глядя на него:
— Что ты сейчас сказал?..
Он не отвёл взгляда, в его глазах — свет, как у весеннего солнца, мягкий и тёплый.
— Госпожа Сун, я сказал… мне нравишься ты.
…
Вскоре после празднования дня рождения вдовствующей императрицы, бывший главный чиновник управления астрономии был подвергнут аресту за свою небрежность.
В первый же день своего назначения новый глава управления торжественно объявил, что толкование небесного знамения, произошедшего семнадцать лет назад, было ошибочным. Он заявил: «Белая радуга, пронзающая солнце, предвещает не бедствие, а рождение героя».
Теперь он должен был восстановить справедливость и донести истину до всего Поднебесного мира.
Все понимали значение этого нового пророчества без лишних слов.
Сведения о расстановке мест на пиру в честь вдовствующей императрицы уже распространились по всем знатным домам.
Покои дворца Цися украшались новыми элементами декора, и во дворец доставлялось всё больше редких и ценных вещей.
Однако владелец дворца Цися не придавал этому значения. Как и прежде, он часто посещал дом Хоу Чжунъюн.
В тот год мне исполнилось пятнадцать лет, и до семейной трагедии, которая произошла в моей прошлой жизни, оставался ровно месяц.
С каждым днём я становилась всё более нервной, и каждую ночь меня мучили кошмары. Просыпаясь среди ночи, я бежала к комнатам деда и бабушки, чтобы убедиться, что они живы и спокойно спят.
В одну из таких ночей я проснулась в холодном поту, и за окном была кромешная тьма. Ночная лампа, оставленная на столике, погасла, словно её задул ветер.
Всё было так же, как тогда, в разрушенном храме. Я даже не надела обувь — просто соскользнула с постели и босиком бросилась в коридор.
Ночной ветер выл в проёмах, дождь бил в лицо, и было холодно. Бесконечный холод.
Коридор казался бесконечным, я шла, шатаясь, но так и не могла найти бабушкин и дедов двор.
Я трепетала от ужаса и холода, но не могла издать ни звука, словно моё горло было сдавлено, и я не могла произнести ни слова.
Внезапно я ощутила, как чьи-то тёплые и надёжные руки сомкнулись вокруг меня сзади. В панике я подняла голову и увидела Гу Цзюаня, на лице которого читались тревога и боль.
— Жоцы! Что с тобой? — воскликнул он.
Я вцепилась в его одежду, словно в последнюю соломинку. Слова с трудом срывались с моих губ:
— Мой дед… моя бабушка… их больше нет… Гу Цзюань, прошу тебя… спаси их… ты…
Во дворе вспыхнули огни, и со всех сторон начали появляться люди. Слуга моего деда подошёл ко мне и взволнованно спросил:
— Госпожа, всё ли в порядке?
А издалека, сквозь шум дождя, донёсся голос моей бабушки:
— Жоцы? Что случилось?
Я словно очнулась от наваждения. Они… они живы. Всё хорошо.
Оказалось, это снова был всего лишь сон. Ещё один ужасный сон.
Меня била дрожь, и я не могла вымолвить ни слова.
Гу Цзюань крепко держал меня и, обращаясь к слугам, спокойно произнёс:
— Ничего страшного. Просто дурной сон.
…
В библиотеке, где царила тишина, нарушаемая лишь слабым мерцанием свечи, я ощущала дрожь, которую никак не могла унять. Гу Цзюань, сняв с себя лисью накидку, молча укутал меня в неё.
— Твоя служанка говорила, что в последнее время ты плохо спишь… Я решил заглянуть к тебе. И, как оказалось, не напрасно, — произнёс он, нахмурившись и опустив взгляд.
— Жоцы, что тебя тревожит? — спросил он.
Я долго молчала, не решаясь рассказать ему о своей прошлой жизни, понимая, что он не поверит мне и, возможно, даже испугается. Вместо этого я попросила его быть внимательным и прислушиваться к тому, что происходит при дворе. Если появятся слухи или намёки, которые могут навредить моему деду, я умоляла его не пропустить их и предупредить меня об этом.
— Мой дед в юности прошёл через горнило войны. Он сражался за пропитание и своих товарищей, и это навлекло на него немало врагов. Ныне он стар, а его сыновья остались лежать на поле брани.
Я… я лишь желаю, чтобы его преклонные годы были безмятежны.
Гу Цзюань долго взирал на меня. Его взор был столь долгим, что я опустила очи, не выдержав этой тишины.
Наконец он произнёс:
— Хорошо.
В ту ночь он остался в моей опочивальне и сидел у изголовья, пока я не погрузилась в сон. И впервые за долгое время мне не снились кошмары. Мне привиделось, как сияет солнце, а бабушка ведёт меня за руку по залитому светом весеннему полю.
